Бабель. Человек и парадокс - Давид Розенсон Страница 27

И не Семен Юшкевич это, и не Осип Дымов! Единственное, что производит у него [у Бабеля] дурное впечатление, это его ненависть к гетто и к евреям этого гетто. И особенно потому, что этот „антисемитизм“ исходит не от человека гетто (к такому иногда приходится прибегать ивритскому писателю), а со стороны, от гоя. Ведь это, как ни крути, нееврейский еврей, которого нам трудно полюбить при всем нашем желании».

В этой ранней (1929) публикации уже видно, как используется в политических целях ивритской и произраильской прессой литературное творчество Бабеля: «нееврейский еврей» называет автор Бабеля; по его мнению, Бабель, описывая жалкую, унизительную жизнь евреев в гетто, возбуждает антисемитские настроения среди неевреев. И, несмотря на весь литературный талант Бабеля, его произведения вызывают ненависть у его собственных собратьев. В израильских и произраильских газетах, издаваемых в Европе, но предназначенных для «новых израильтян», собирающихся эмигрировать, эти вопросы поднимаются снова и снова: евреи, уезжающие в Палестину, должны быть первыми в своем деле, но, в отличие от Бабеля, не могут себе позволить выглядеть в негативном свете в глазах общества в целом.

Стоит заметить, что в 1965 году эта самая статья была снова напечатана. По прошествии трех десятков лет статья по-прежнему настаивала, что недостаточно быть первым в своем деле, нужно еще быть крайне осторожным, чтобы твои таланты не возбудили неприязни к евреям (все выделения жирным шрифтом присутствуют в оригинальной статье); статья перепечатана в газете «Аль а-мишмар» («На посту»; 16.04.1965).

Если посмотреть, как подходил к Бабелю Шофман, видный литературный критик, через тридцать лет после первой публикации статьи, уже зная о трагической судьбе писателя, — заметно, что ни в подходе, ни в оценке литературного и общественного влияния особых изменений не произошло.

В подробной биографии Шофмана исследовательница Нурит Говрин пишет, что Моше Хьог, один из авторов сборника «Берешит» и первых переводчиков прозы Бабеля на иврит, рассказал в воспоминаниях, что перевел на русский несколько рассказов Шофмана («Цвета», «Месть шарманки», «Любовь») и дал почитать свои переводы Бабелю, но они ему не понравились. Говрин продолжает: «Шофман тоже не раскусил рассказы Бабеля, это — как сообщает Хьог — было взаимное непонимание».

Сборник «Берешит»

В статье д-ра Лили Хаимовны Баазовой, опубликованной в журнале «Заметки по еврейской истории», говорится: «„Берешит“ был наиболее интересным сборником, его название имело символическое значение для его создателей — Моше Хьога (Цви Плоткина) и Шимона Хабонэ. По их убеждению, этот сборник должен был стать „началом, которым открывается новая эпоха в ивритской литературе“».

В группе создателей журнала были Авраам Карив (Криворучко), Ш. Хабонэ (Требуков), Йосеф-Лейб Цфасман, Ицхак Каганов, Ицхак Норман (Симановский), Йохевед Бат-Мириам (Железняк). Г. И. Прейгерзон, который незадолго до этого познакомился с Плоткиным, знал о планах своих новых друзей, но не принял участия в работе над сборником. По-видимому, идеи «октябризма» и рождения из его недр «нового еврея» не соответствовали его идейной позиции. Однако он был в курсе дел и оказывал друзьям помощь в качестве консультанта.

Но прежде чем журнал «Берешит» появился на свет, он прошел долгий и мучительный путь. Работавшие в ГПУ (Главное политическое управление) евреи с особым пристрастием высвечивали слова и фразы, стиль, содержание журнала и подтекст. И напрасно, потому что это был сборник абсолютно просоветских текстов. Но излишнее рвение одного из функционеров — Чертока — охладил Ф. Раскольников, бывший за год до этого российским послом в Афганистане. Он заявил предельно просто: «Советское правительство не возражает против литературного творчества на языке иврит, тем более что на этом языке играют в театре „Габима“, и ничего, власти довольны!..»

И вот, наконец, первый номер журнала был напечатан, содержал около двухсот страниц, но…

…Осенью 1923 года в Москве, в зале Театра имени Мейерхольда (ТиМ), состоялся литературный вечер с участием писателей зарубежных стран. На вечере присутствовал Маяковский, читал стихи турецкий поэт Назым Хикмет, выступали многие писатели на разных языках. На Плоткина это произвело большое впечатление, и он подумал: если можно по-турецки, отчего же нельзя на иврите? И у него созрело решение издавать сборник на иврите. В эти планы он посвятил Криворучко, с которым был знаком еще с харьковских времен в годы Первой мировой войны. Криворучко поддержал его, тем более что он уже был одним из авторов вышедшего в том же году сборника «Цилцелей Шема». Затем к ним присоединились Цфасман и Норман [Ицхак Норман, выдержки из статьи которого в журнале «А-Ткуфа» («Эпоха»), приведены ниже]. Однако в работе над сборником сразу проявились их идеологические разногласия. «Я считал, — говорил Плоткин Прейгерзону, — что наш первый сборник должен быть проникнут идеями революции, я хотел связать иврит и революцию. Ибо я был совершенно убежден, что Октябрь стал самым главным явлением в нашей жизни. Но Криворучко доказывал, что не революция, а теория относительности Эйнштейна стала знаковой приметой всей нашей эпохи… Теперь-то я понимаю, что в его словах было много правды, но тогда, в 1920-е, его позиция казалась мне ограниченной…»

И снова борьба между революцией, призванной нести избавление, и реальностью других переломных событий, которые, как предполагалось, должны были выдержать теории советских идеологов и стать выше этих теорий.

Организационная работа по составлению сборника лежала на плечах Плоткина, и ему было нелегко совмещать это занятие со своей основной службой в военном учреждении. Йохевед Бат-Мириам, С. Требуков, Ицхак Каганов поддерживали взгляды Плоткина. В общей сложности работа над сборником отняла у Плоткина два года. Помимо стихов и рассказов авторов, в сборник вошли также критические статьи Авраама Карива о сборнике Шленского, рецензия Хабонэ о рассказах Хазаза.

Написанная для сборника статья Плоткина «После безмолвия» должна была стать программной. Но она вызвала разногласия между участниками сборника — особенно резко возражали Карив и Цфасман. Статья была сплошной апологетикой и преклонением перед идеями Октября, она призывала стереть из исторической памяти свою культуру и двигаться вперед!.. Но куда? Представляется, что точного ответа у Плоткина не было и тогда, и он ответил на свой собственный призыв через много лет в той же трогательной и исповедальной беседе со своим другом Прейгерзоном, когда высказывал сожаление о тогдашних своих убеждениях…

«Берешит» уделяет большое внимание еврейской тематике, но непреложной остается вера авторов в идеи Октября: они убеждены, что еврейская литература отныне будет вдохновляться идеями революции. Цви Плоткин (выступая под именем 3. Бройна) заявляет: «Революция — это наша единственная реальность, мы предпочитаем смерть агонии, загниванию прошлого».

Шимон Хабонэ требует «органической ленинской преданности». Он счастлив, что еврейское местечко с его символом — лавочником — уходит в прошлое, ибо «им нет места в советской действительности». В произведениях А. Криворучко и Й. Цфасмана заметна грусть по прошлому, но вместе с тем они смотрят в будущее, они видят перед собой новую жизнь, слышат новые ритмы на ровных улицах, которые лягут вместо кривых улочек их детства со скособоченными домишками…