От Великой княгини до Императрицы. Женщины царствующего дома - Нина Молева Страница 27

Первого сентября 1569 года не стало Марьи Темрюковны, и тут же Иван решил расправиться окончательно с двоюродным своим братом, с которым столько лет пировал за одним столом, ходил в походы, которого навещал в его владениях, сватал и женил. Виной всему было то, что любили князя Владимира Андреевича Старицкого в народе, что удачливо воевал он в походах, того удачнее хозяйствовал на своих землях. Разве недостаточно для расправы одной подметной челобитной, будто мыслит князь о царском престоле, будто поддержать его решил господин Великий Новгород?

Иван спешно вызывает Старицкого в Александрову слободу с княгиней и дочерью. Но доехать до любимой Ивановой столицы им не пришлось. На одной из последних ямских станций перед слободой ждали их Малюта Скуратов и Василий Грязной и заставили всю княжескую семью выпить яд. Погиб сам Владимир. Погибла его княгиня Евдокия Романовна, которую выбрал одиннадцатью годами раньше в жены брату Грозный. В одном не сходятся историки — сколько малолетних детей разделило судьбу незадачливых родителей. А двадцатого октября не стало и матери князя — гордой и властной Ефросиньи Старицкой. Разлученная с сыном, принужденная, чтоб хоть на время отвести от него беду, постричься, отправлена она была дымом на одном из стругов, которым плыла по реке Шексне.

Верил ли Иван в подметную грамоту, сам ли велел ее сочинить, но теперь путь его лежал в Новгороду Великому. Клин, Торжок, Тверь были лишь преддверием ужаса, который разразился на берегу Волхова. «Кровавая баня», — напишет Карл Маркс. Кровавая баня…

Второго января опричные войска вступили в Новгород, шестого к ним присоединился Иван. Каждодневно их жертвами становилось от одной до полутора тысяч человек — ровно столько, сколько удавалось утопить в Волхове. Больше не принимала река, а опричникам всего важнее было, чтобы никто не спасся, ни одна живая душа. «Прихватывая багры и рогатины, людей копии прободающе и топоры секуще, и во глубину без милости погружаху», — безымянный новгородский летописец не искал слов отчаяния.

И еще на триста верст в округе разграбленные селения, сожженный хлеб, перерезанный скот. Даже наемный солдат без роду и племени, нашедший себе работу в опричных войсках, Генрих Штаден поразится, как можно разжиться за один поход. Ехал он в Новгород на одной лошади, возвращался с сорока девятью, да из них двадцать две тянули груженные краденым добром подводы. Что удивительного, что в стране вспыхнул новый голод.

Теперь очередь была за Москвой. В конце июля того же года на Поганой луже, которая станет со временем Чистыми прудами, разыграются, по словам Карла Маркса, «самые невероятные зверские сцены». И хотя из согнанных для казни трехсот человек сто восемьдесят четыре были там же оправданы, на остальных на этот раз испробовали свою жестокую удаль сам царь и старший царевич Иван. Рубили головы сноровисто, хватко, без устали. Нужды в палачах не оказалось. Справились без их помощи и с казначеем Никитой Фуниковым, и с печатником И.М. Висковатым, имевшим будто бы тайные сношения с польским королем, турецким султаном да еще и крымским ханом в придачу, и со многими дьяками. Только со временем историки разберутся, что страшный день на Поганой луже стал началом конца опричнины, поголовного истребления тех, кто еще недавно мог судить о животе и смерти любого человека в Московском государстве. Все слишком походило на Варфоломеевскую ночь, да и совпало с ней по времени. В этой ночи, стоившей жизни половине французской родовитой знати, также принимал участие сам король Карл IX, и произошла она в конце августа 1572 года.

1571 год не принес облегчения русскому государству. По-прежнему свирепствовала моровая язва, не ослабевал голод, объявилась чума. На конец мая пришлось нашествие на Москву Девлет-Гирея, когда царь Иван находился на очередном богомолье на севере. О чем молился, на какое чудо надеялся? Но когда вернулся в столицу, хан успел далеко уйти с богатейшей добычей и множеством пленников. Остались дотла выгоревшие Занеглименье и Китай-город, поврежденный пожаром Кремль.

И словно в ответ на новые беды расправился Иван теперь уже с начальниками опричнины: первым казнил брата Марьи Темрюковны, страшного Кастрюка-Момстрюка, да кстати объявил и о новой своей женитьбе. В Александровой слободе стали готовить великие торжества царских смотрин. Но не успели отшуметь свадебные столы, как третьей царицы не стало. Жалел ли царь о Марфе, которую так по хворости ее девицей и схоронил, нет ли, но ровно через год, новой весной, ввел в царицыны покои Анну, Ивана Колтовского дочь. Ввел без венчания, «по молитве», на которую куда как неохотно согласился церковный собор. Пришлось же пристраивать к кремлевскому Благовещенскому собору новые сени-крыльцо, чтобы стоять службы: вход в церковь был царю закрыт. Свадебные же торжества если и состоялись, то одного царевича Ивана. Годуновы не отступились от честолюбивых надежд — сумели просватать за царевича-наследника другую свою родственницу, Евдокию Ивановну Сабурову. Верно и то, что повезло Евдокии еще меньше, чем царице Анне: года не прошло, как волей свекра сослали ее в монастырь. Муж не вступился, Годуновы затаились.

Жизнь царицы Анны… Всего-то недолгих три года: 1572–1575. Поначалу составит Иван новую духовную грамоту — завещание в июне — августе, после женитьбы. Определит долю сыновей. Упомянет Анну — жену, царицу, назначит ее вдовью долю: подмосковное село Алешню, село Болтино, село Астанково «с приписными деревнями». немного, куда как немного, зато позаботится о детях, которых могла родить. И не просто о детях. И в ум не беря, что могут это оказаться сыновья, напишет: «Если родится дочь от царицы Анны». Царевне в долю шли вотчины без малого десятка казненных: «село Митрополичье, что было Михайла Тучкова, село Елдигино, что было Юрия Шеина, село Симоновское Васильевское Шеина, село Кленки Услюмовское, Данилово село Ивановское, Брюхово село Супонево, Сафарынское Ивана Сафарина, село Давыдовское Дмитреевское Яковлева сына Давыдова». Тени казненных не пугали Грозного, не могли омрачить и судьбы неродившейся дочери.

Вскоре после появления царицы Анны во дворце смерть польского короля Сигизмунда II Августа всколыхнула Ивана. Пошли разговоры о том, что если не он сам, так царевич Федор может быть приглашен на освободившийся престол. Да еще в июле был наголову разгромлен в сорока пяти верстах от Москвы Девлет-Гирей. Грозный заторопился положить конец ненавистной народу опричнине. И словно не смог пережить ее отмены, погиб в первый день 1573 года самый страшный из опричников Малюта Скуратов. В Новгороде торжественно сыграл Иван свадьбу уцелевшей дочери Владимира Старицкого Марии Владимировны с ливонским королем. В достатке было застолий, выходов, богослужений и богомолий. Без царицы Анны дело не обходилось.

Но хоть ничего не говорят документы ни о ее нраве, ни о жизни с царем, и так понятно, как мало дорожил ею Грозный. Не появились дети — не появилась и царицына родня на дворцовом горизонте. Не расщедрился Иван ради Анны на должности и звания, разве что на скупые земельные подачки. Куда дальше, когда досталась царицыной родне половина — «полсельца» Вешек. Одна выгода, что неподалеку от Москвы, со стороны дорог на Троицу и Александрову слободу, где отводил земли и для будущей царевны; Елдигино и сегодня сохраняет свое название — это село в сорока километрах от Москвы по Ярославскому шоссе с единственным памятником прошлого — Троицкой церковью 1735 года. Сафарино превратилось в Софрино, расположенное в пятидесяти километрах по той же дороге.