Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - Александр Сенкевич Страница 28

В 1926 г. — 20 000 000 вёдер.

В 1927 г. — 31 000 000 вёдер»10.

А дальше, в последующие годы, — пошло-поехало с нарастающей силой!

Возвращусь к Дмитрию Быкову. Он полагает, что Венедикт Ерофеев воплотил в своей поэме «Москва — Петушки» миф о русском пьянстве как «довольно наивную, не всегда срабатывающую, но всё же маскировку мифа о других пороках»: «Пьянство — это ещё, кроме того, преодоление вечной розни, потому что все в России, как мы знаем, очень сильно друг от друга отличаются и, более того, очень сильно друг друга не любят. Ну, так кажется иногда. Климат такой, не хватает всего. Вот чтобы эту злобу временно пригасить и перевести её хотя бы ненадолго в формат братания, существует водка как смазочный материал, как коллективный, если угодно, наркотик. Ну, наркотик — конечно, это совсем другое, потому что коллективный кайф при наркотике невозможен, а при водке возможен»11.

Подобное определение русского менталитета я оставлю на совести Дмитрия Быкова. Тем более что свои рассуждения он ограничивает рамками мифа. И всё-таки до чего же неуклюжи его доводы о психопатичности русского народа, то есть его бессердечности по отношению к другим людям, неспособности к сопереживанию и раскаянию. Ведь русский народ, как и любой другой народ на нашей планете, — это не пожирающие друг друга пауки в банке. Человеческая популяция, несмотря на войны и другие беды, всё-таки до сих пор существует. Обращу лишь внимание, что глаголы «знать» и «кажется», употребляемые Дмитрием Быковым, не синонимичны. Тут приходит на ум банальная реплика: «Когда кажется — креститься надо». Но это будет по принципу «сам дурак»! В данном случае, я думаю, больше подойдёт бенгальская пословица: «Кто много говорит, начинает врать»12.

Прибегну к музыковедческой терминологии. Дмитрий Быков этим неожиданным пассажем дезавуирует свою же мысль о розановском отношении Венедикта Ерофеева к русскому народу: сочетание глубочайшего отвращения к нему с глубочайшей любовью. Мог он в сердцах написать: «Они мне вот: Россия погибает. Ну и пускай. Ей вроде бы к лицу. Никому бы так не пошло умереть, как Ей. Причём самым недостойным образом. Это входит, по-моему, в расчёты Господа Бога»13. Читатель, конечно, обратил внимание, что личное местоимение «Ей» написано у Ерофеева не со строчной, а с прописной буквы. Россию он хранил в своём сознании и чувствах как имя священное. Душой болел за своих соотечественников.

Куда беспощаднее и непримиримее относился к славянским народам, например, один из основоположников марксизма атеист Фридрих Энгельс. В блокноте у Венедикта Ерофеева есть по этому поводу запись: «Фридрих Энгельс почти на столетие опередил Гитлера: “Кровавой местью отплатит славянским народам всеобщая война, которая вспыхнет, рассеет этот славянский зондербунд [96] (нем. Sonderbund — особый союз. — А. С.) и сотрёт с лица земли даже имя этих упрямых наций!”»14.

Пушкин в стихотворении «Свободы сеятель пустынный...» о любых народах также был не лучшего мнения, но смерти их не жаждал. Поэт озвучил свои сетования на бесплодность попыток Иисуса Христа изменить рабскую природу простолюдинов:

В том, что сказали Дмитрий Быков и Александр Пушкин, нет точек соприкосновения. Можно подумать, что говорят об одном и том же, да вот смысл в сказанное вкладывают разный.

Народы у Александра Пушкина представлены в самом что ни на есть жалком и унизительном виде — рабами, ещё не познавшими дух свободы. Однако пренебрежение к ним у поэта отсутствует. Его стихотворение пропитано горечью. Неведомо народам чувство самоуважения, то есть чести. Они живут по инерции, как жили их предки, и вечная их доля — быть марионетками в руках кукловодов. При всём понимании Пушкиным рабского положения народов и нежелания с их стороны что-либо изменить в своей злосчастной судьбе в этом стихотворении чувствуется сострадание к ним. И горечь оттого, что природу человека с ходу не переделаешь и праведники земной мир в одночасье не преобразят. Разве что надорвутся и сами погибнут.

Да и что тут рассуждать! Венедикт Ерофеев в поэме «Москва — Петушки» настолько саркастически высказывался о русском народе, что хоть стой, хоть падай. Но всё же не в духе беспросветной и озлобленной мизантропии. Его филиппики при всей их обличительности ближе к пушкинскому, сострадательному, христианскому ходу мысли: «Зато у моего народа какие глаза! Они постоянно навыкате, но никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! Какая духовная мощь! Эти глаза не предадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий, — эти глаза не сморгнут. Им всё божья роса»16.

Или приведу совсем уж беспощадное его высказывание. На этот раз не из поэмы «Москва — Петушки», а из «Записных книжек»: «Русская нация — просто невыспавшаяся, потому бестолковая, невезучая, противная, нервическая. У всех же было время поспать, много лет добротного мещанского искусства и бытия»17. Так и слышишь в этой филиппике неприязнь к сильным мира сего: «Перестаньте взваливать на свой народ “планов громадье” и обманывать его райской жизнью в будущем, дайте ему, наконец, сегодня пожить по-человечески». Для большей убедительности своего взгляда на народ он приводит ироническое замечание русского писателя из XIX века: «Прекрасно у Тургенева: “Русский человек тем прежде всего хорош, что он о себе предурного мнения”»18.

В его блокнотах существует немало уничижительных, не всегда справедливых характеристик русского народа, которые принадлежат его приятелям или вычитаны им из книг. Например: «Пресловутый Амальрик [97]: “Россия страна без веры, без традиции, без культуры и умения работать”»19; «Розанов: “Русь молчалива и застенчива, и говорить почти что не умеет. Вот на этом просторе и разгулялся русский болтун”»; «Симпатичный шалопай — да это почти господствующий тип у русских»20.

Чтобы подвести черту под высказываниями Венедикта Ерофеева и его знакомых и друзей о русском народе, обращусь к ещё одной записи из его блокнота. По крайней мере она даёт надежду на какой-то просвет в будущем и впечатляет своей ироничной конкретикой: «Я оптимистично гляжу на мой народ. Количество подбитых женских глаз всё-таки больше, чем доносов женских»21.