Пурпур - Вибеке Леккеберг Страница 28

А ей хочется смотреть на солнце. Лукреция вошла в бассейн, ополоснулась, оделась и побрела прочь от источника. Идти было трудно, каждый шаг отдавался ноющей болью.

Она плелась, не разбирая пути, куда глаза глядят. Стало совсем темно. Кажется, заблудилась. Что как тропинка выведет ее ненароком прямо к дому приходского священника? От этой мысли Лукреция словно окаменела и застыла на месте, потом повернулась и как могла быстро двинулась назад, к источнику, Уселась на склоне, покрытом окаменевшей серой, и вспомнила, что падре велел приходить сюда каждый день. Наверное, хочет повторить обряд исцеления.

Господи, сделай так, чтобы его слова не оказались обманом! Пока к боли в спине только добавилась боль в низу живота. А лицо? Не изменилось ли лицо? Лукреция наклонилась над водой. Из бассейна поднимался густой пар, рисуя перед отуманенными глазами причудливые картины. Вот приближается раздутый ветром белый парус. Может быть, подплывает один из кораблей, которые строят для крестового, похода, беспощадно вырубая деревья долины? Значит, уже построили. Какая толстая мачта и какое большое зияет в ней дупло! Так это ведь Дантов дуб, на ветвях которого она столько раз качалась, тайное убежище Андрополуса! Сюда, корабль, сюда! Увези нас с пастухом в далекие края. Он возьмет с собой своих овец, а я – улиток, они крепко-накрепко прилепятся к доскам бортов, чтобы не смыло волной в открытое море…

Нет, не парус, а ее белый конь. Прискакал откуда-то и остановился чуть поодаль, щиплет траву. Стыдится подойти к собственной хозяйке. Поднял голову, раздул ноздри, заржал, подошел все-таки.

– Откуда ты взялся? – спросила Лукреция, обняв теплую морду. – Кто оседлал тебя?

Конь фыркнул ей в промежность, толкнул белым лбом в грудь, но не опрокинул навзничь, как это сделал падре. Скакун всегда был ей другом.

Лукреция уснула. Ей приснились птицы с разноцветным оперением. Матушка варила их живьем, даже не ощипав.

– Готово, – сказала Анна. – Теперь, дочь, отправляйся-ка восвояси, скоро придут гости, тебе здесь не место.

* * *

Над поместьем с юга на север пролетали утки; Лоренцо подбил одну и отправил на кухню – тем и утолил голод. Анны не было, ушла в Корсиньяно. Он узнал об этом от слуг. Когда вернется, не сказала. Ведет себя как хочет. Повадки у нее не женские, а мужские.

Лоренцо томился в одиночестве. Жаль, что он был с ней так резок. Но иначе нельзя. Их кольцом окружают сплетни недоброжелателей. Болтают, будто он присвоил себе константинопольский пурпур. Что Папа Римский положил глаз на Анну, а Лоренцо и не против, наоборот, потакает, так укрепляя свое положение в Ватикане.

Мерзость! Он раздраженно встал из-за стола и, чувствуя себя хуже некуда, отправился в спальню. Окна, как всегда, распахнуты, ставни прикрыты. Сквозь их щели просачиваются солнечные лучи, играя на разбросанных тут и там острошипых морских раковинах. Она хочет жить среди примет своего детства. Душой она в Норвегии. Лоренцо осторожно поднес раковину к уху.

Что он может поделать? Ничего. Единственная дочь навсегда изувечена его же собственным копьем. Он бессилен что-либо изменить. Лоренцо скучал по Лукреции и в то же время боялся ее увидеть, убогую калеку, поэтому и не спросил у кормилицы, где дочка.

На прикроватном столике Анны лежала книга. «О семье», сочинение Леона Баттисты Альберти, Лоренцо числил его в друзьях. Небрежно перелистал хорошо знакомые страницы. «При соитии супругов плотское вожделение греховно. Зачатие должно быть свободно от похоти. Если сей постулат будет забыт, жена может стать блудницей, а муж – сладострастником».

О чем думала Анна, читая эти строки? Вспоминала ли ту ночь, когда была зачата Лукреция? Леон Баттиста, твой друг согрешил, нарушив столь важный постулат: едва увидев Анну, он потерял голову от вожделения.

Вообще-то говоря, Лоренцо хотел сына, но боялся, что, унаследовав отцовскую боязнь темноты, мальчик уродится трусливым. В ту ночь он стремился опуститься до самого дна тьмы, найти ей имя, вызвать на бой – и так избавиться от страха. Если вожделение греховно, значит, Господь наказал его страстным желанием обладать Анной.

Не в этом ли причина всех его невзгод – во власти, которую с первой встречи взяла над ним эта женщина?

По ночам, неся в аббатстве Сан-Сальваторе бессонную службу у покоев Его Святейшества, Лоренцо то и дело смотрел из окна на долину Орсия, пытался разглядеть во мраке свое поместье, но тщетно. И все же упорно продолжал вперять взор в темноту – до тех пор, пока не начинало казаться, что взгляд и в самом деле различает очертания замка, проходит сквозь стены, встречается с глазами Анны, проникает в ее тайные мысли, наблюдает за малейшими движениями, поступками, действиями единственной любви.

Это его дом защищает ее. Дом, где жили его родители, дом, которым он по праву владеет. Ее охраняют пшеничные поля, пышные виноградники и оливковые рощи. Да будут и впредь охранять. Я люблю тебя, где бы ни был.

Но ничто не вечно, Лоренцо понимал это и этим мучился. Дубовая роща, десятки лет зеленой стражей следившая за покоем поместья, превратилась в вырубку, пустошь с горой поваленных стволов. Он смотрел из окна папских покоев на восход солнца и знал, что могучие дубы валяются на земле, как поверженные воины на поле брани. Скоро придет и его черед. Как ему убедить Пия Второго, что сражение с турками можно считать заранее проигранным? Махмуд никогда не сдаст Константинополь. «Нет бога, кроме Аллаха», – велел передать султан Папе Римскому, прочтя послание, в котором Его Святейшество призывал магометанина принять католичество. Письмо Махмуду передал Лоренцо; Лоренцо и получил ответ.

«Пусть Европа станет единой!» – писал Пий Второй пурпурными чернилами. «Аллах акбар!» – ответствовал разъяренный султан. Пурпур строк подействовал на него, как красная тряпка на быка. Пурпурные чернила вызвали тень ненавистного Махмуду императора Константина – и что же? Восточный владыка изъявил готовность сражаться и с мертвым, как с живым. «Аллах велик».

Единая Европа! Лишь Францию, Венецию, Флоренцию и родную Тоскану удалось Папе Римскому склонить на свою сторону. После долгих уговоров скрепя сердце согласились они помочь – да и то только деньгами для строительства кораблей. Вот вам и крестовый поход во имя объединения Европы! Что до Лоренцо, то он не желает больше проливать кровь. Он хочет вернуть Анну, уже почти потерянную.

Его бил озноб. Надо бы прикрыть окна. Погода переменилась, ветер усилился, белая занавеска на окне вздулась. «Как белый флаг, – подумал Лоренцо, – знак полной капитуляции, да только вряд ли на него в этот раз обратят внимание янычары с ятаганами».

Однажды он уже стоял у белого флага – в 1453 году, когда со всем своим отрядом сдавался султану. Турки навсегда отвратили его от желания биться насмерть. Турки и Анна. Страсть к женщине заставляет по-настоящему любить жизнь; тот, кто любит, имеет веские причины страшиться смерти на поле боя. Тут дело не в трусости, хотя ближний бой с янычарами может хоть кого лишить мужества и даже рассудка. Махмуд рвался вперед; ответом ему был белый флаг. Христиане потерпели полное поражение. С тех пор по ночам Лоренцо мучили кошмары, тишина сна взрывалась звериным ревом: «Нет Бога, кроме Аллаха! Аллах велик!» Он просыпался от приснившихся криков весь в поту, прижимался к Анне, успокаивался и засыпал снова. Ее тело дарило умиротворение.