Монсегюр и загадка катаров - Жан Маркаль Страница 28

Но Жюль Верн не довольствовался тем, что поместил Разе на землю Орана, отправив своих героев из Сета и проведя через Балеарские острова. В Оране, название которого очевидно отсылает к or (золоту) и который он называет «Гуараном арабов», что наводит на мысль о деревне Гург д’Оран в коммуне Кийян, герои оказываются в Старом замке, в квартале Бланки. Упоминается «Ванна королевы» близ Мерс-эль-Кебира, воды которой имеют «явственно соленый» вкус, «слегка припахивая серой» Перечень аллюзий такого рода можно продолжить.

Важнее всего в этом романе образ капитана судна, на котором едут герои этой истории. Его особенность в том, что он никогда не покидает своего судна и, однако, он — распорядитель, тот, кто, похоже, руководит всем и направляет остальных. Все стараются занять «хорошее место за столом», то есть близ капитана. И Жюль Верн уточняет, что под его командованием «нечего бояться. Попутный ветер — в его шляпе, и ему достаточно обнажить голову, чтобы подул полный бакштаг». Эти слова очень ясны: именно капитан знает направление, и он — хозяин ветров. Может быть, вы удивитесь, узнав, что зовут этого странного капитана Бюгараш.

Что из всего этого можно заключить? Ничего определенного, если мало-мальски считаться с исторической правдой и не раздувать любой ценой значимость вещей, которые, может быть, и не стоят того. Но все-таки совпадений слишком много, чтобы они были совершенно случайными, это точно.

Разе, особенно в пределах четырехугольника, образованного Куизой, Арком, Гранесом и Бюгарашем, — местность, которая задает загадки. Все лживо, или почти все, совсем как в Броселиандском лесу армориканской Бретани: апокрифические документы, позаимствованные задним числом легенды, подделанные, воссозданные или нарочно сфабрикованные памятники, бредовые комментарии — все. Да, все лживо. Кроме одной вещи. В Броселиандском лесу единственное, что не подделка, — это, бесспорно, источник Барантон. А здесь что?

Как в Броселианде, все рассчитано, чтобы привлечь внимание к очень широким тропам, которые полностью теряются в чаще. В некоторых версиях «Поисков Святого Грааля» рыцарей, которые ищут священный предмет, иногда принимают в замках, имеющих полное сходство с Замком Грааля. Но вскоре герои замечают, что идут по заколдованным владениям Клингзора. Или Мерлина, повелителя иллюзии, но того, кто знает, потому что это образ верховного друида. Если бы надо было охарактеризовать Разе одним словом, я бы сказал, что это страна заблуждения.

Что это — последняя ловушка катаров?

Местная легенда в Ренн-ле-Бен утверждает, что, когда скалы Лаваль-Дье повернутся, настанет конец времен. Впрочем, эсхатологические предания такого типа существуют почти повсюду. Но в краю, который несомненно видел последних катаров Окситании, конец времен может наступить лишь тогда, когда будет спасена последняя человеческая душа: тогда человечество вернет себе ангельский облик, который утратило в начале времен, и камни, освобожденные от тяжести отныне немыслимого Сатаны, обратятся к новой заре.

Катаризм — не из тех религий, которые возникли внезапно благодаря проповеди пророка, объединившего вокруг себя первое ядро последователей, которые воплотят указания учителя на практике. Катаризм — не то, что называют религией «откровения». Это результат долгого вызревания неких мыслей, не специфичных для христианства. Впрочем, даже если катаров считали еретиками, то есть христианскими уклонистами, и поборники ортодоксии относились к ним как к таковым, еще не факт, что в катаризме объективно можно видеть религию христианского толка. Из христианства он позаимствовал многие элементы, определенную традицию, тексты, которые прочел заново, но трудно утверждать, что это настоящее отклонение от христианской доктрины.

Ход мыслей, завершением которого стал катаризм, встречается во всех религиозных системах со времен самой поздней античности: это дуализм, то есть взгляды, согласно которым мир и все, что имеет к нему то или иное отношение, возникли в результате столкновения двух антагонистических начал. Эта формулировка очевидно упрощена: на самом деле все намного сложнее, хотя бы из-за оттенков, вносимых в саму концепцию двух начал и в суждения по поводу взаимодействия двух этих начал. Умозрительные построения в этой сфере бесчисленны и иногда противоречивы. И сами катары, особенно в XIII веке, судя по всем свидетельствам, не избежали этих противоречий.

Ведь катаризм не представлял собой жестко оформленную религию с признанными и окончательными догматами, которые бы считались официальными. Впрочем, у катаров не было и абсолютной иерархии, как в Римской церкви. Не существовало и катарских «церквей», и часто сколько было несхожих спекуляций, столько же и церквей. Прежде всего имеется фундаментальное различие между теми, кто исповедует абсолютный дуализм, и теми, кто склонен к относительному дуализму, — различие, которое можно заметить, только обратившись к проблеме наиболее вероятного его истока.

Возможно, эта проблема начала проявляться, когда люди, избавившись от трех «биологических» забот (как пропитаться, защититься и размножиться), задумались о своей судьбе. Это неминуемо вело к рассуждению, которое уже можно характеризовать как метафизическое, потому что констатация существования смерти делала очевидным наличие злого по определению начала, а значит, наводила на мысль о борьбе с этим началом и вызывала тревожный вопрос, что будет после. В буквальном смысле смерть не оправдывали — жизнь и смерть еще не рассматривали как два лица одной и той же реальности: констатировали только, что есть жизнь и смерть и что два этих состояния явно противоположны одно другому, как ночь противоположна дню, холод — теплу, страдание — удовольствию.

Отголоском этих первых метафизических рассуждений в большей или меньшей степени являются все мифологии. Последние, какую бы форму они ни имели, эпическую или изобразительную, преобразуют абстрактные данности, относящиеся к традиции, то есть к совокупности верований, воспоминаний, наблюдений и социальных структур, в образы, которые легко передавать. Конечно, в мифологических рассказах, которые чаще всего дошли до нас в литературной форме, а значит, переработанной, мудреной, закодированной и, может быть, измененной, очень трудно отличить старое от нового. Когда, например, говорят о греческой мифологии, имеется ли в виду мифология эллинистической эпохи или архаического периода? Даже у Гесиода, хотя тот первым по времени «вывел на сцену» отношения богов между собой и богов с людьми, но уже был наследником долгой традиции, дозволительно усомниться в самой структуре воспроизведенных мифов. Правду сказать, это только интерпретация мифа, а не миф сам по себе. То есть миф непостижим? Конечно, потому, что он представляет собой абстрактную сущность, которую, если надо ее передать, требуется материализовать в форме исторических событий. Так, например, во всех мифологических рассказах фигурируют конфликты, яростные войны, преступления, катастрофы, которые нельзя воспринимать буквально, но которые дают много ориентиров, свидетельствующих о ходе мысли их создателей.