Двенадцать минут любви - Капка Кассабова Страница 28

— Все они чужие. У немцев просто нет… души.

— Есть. Другая, но есть.

— Танцуя с Диего, чувствуешь… — она отмахивалась. — Капка, сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

Такое ощущение, что здесь все помешаны на возрасте.

— Когда тебе стукнет столько, сколько мне, поймешь.

Полагаю, ей было под сорок, но она скрывала истинную цифру.

— Я предпочитаю в танце близкое объятие, хочу ощущать мужскую грудь. Не нужны мне все эти новомодные выкрутасы. Ты только посмотри на них.

Стиль нуэво, с характерным для него открытым объятием, пользовался в Берлине огромной популярностью, особенно среди молодых танцоров. Каждый раз, двигаясь с лучшим из них, Кристофом, я чувствовала себя практически готовой обратиться «в новую религию». Когда танцуешь с восприимчивым и музыкальным партнером, вариант нуэво плавнее, свободнее и креативнее, чем традиционный салонный стиль близкого объятия. А самое восхитительное в нуэво — то, что вы должны всегда держать собственную ось, а не опираться друг на друга. Настоящая эмоциональная диссоциация. Вы находитесь на близком, но не интимном расстоянии; вместе и при этом по отдельности. Танец для эмансипированной, эгалитарной пары. Правда, по мнению многих традиционалистов, такая пара перестает быть танго-парой, ведь у них нет настоящего объятия.

— Не бывает правил без исключений, но в большинстве своем жители местного племени нуэво выглядят так, будто работают на мощных станках, — говорит Клайв Джеймс.

Он приехал в Берлин, чтобы просидеть неделю «в одиночестве, в кафе» и написать большую книгу: «либо шедевр, либо предсмертную записку длиной в двести пятьдесят тысяч слов».

— Хотя, — добавляет он, — некоторые из немок сами похожи на эти станки.

Вечером мы вместе отправляемся в Clärchens, где Джеймс удостоился особого внимания Ольги, обожающей знаменитостей. Сейчас она красуется на танцполе. Клайв тем временем настроен скептически.

— Ее зад почти так же красив, как лицо, — говорит он, выпуская дым сигары «Кафе Крем», которую курит так, будто это сигарета.

— Клайв, зачем вы затягиваетесь?

— Шутишь? Какой смысл не затягиваться! — и продолжает: — Беда в том, что зад гораздо выразительнее лица.

Ольга настоящий мастер, и они исполняют несколько танд. Едва танцы заканчиваются, Клайв бежит назад со словами: «Быстро, забери меня скорее отсюда, пока она не стала частью моей жизни на веки вечные!»

Но, естественно, мы никуда не уходим. Нам слишком хорошо в Clärchens, и к тому же сейчас вальс — а это у них получается лучше всего.

— Просто задумайся, детка, — говорит Клайв. — Всему виной вальс. Старый добрый вальс. Кто бы мог представить?

Популярные парные танцы начались в Европе в конце XVIII века именно с вальса, исполняя который мужчины и женщины стали прикасаться друг к другу. До него в «старорежимных» танцах, таких как гавот или менуэт, участники смотрели друг на друга, но двигались на расстоянии. Тогда вальс считался новшеством скандальным — и правда: в том, что мужчина обнимает женщину за талию, а та не прикрывает грудь рукой, а кладет ее партнеру на плечо, есть некий сексуальный подтекст. Историк танца Серхио Пуйоль писал, что вальсу удалось то, что не удалось Наполеону: он покорил Европу. Увы, добавляет автор, европейский вальс кончил так же, как и Французская революция: он стал безнадежно буржуазным. К 1815 году «сатанинский танец» превратился в культуру истеблишмента, его даже благословила католическая церковь. А тому, что она благословляет, как всем известно, пора на покой.

Что и сделал вальс, успев пересечь Атлантический океан в 1805-м и добраться до Буэнос-Айреса и Монтевидео, где его жадно подхватили как местное высшее общество, так и фермеры в провинции, которые в зависимости от региона исполняли его по-своему, наряду с полькой и мазуркой, привезенными украинскими, польскими и русскими эмигрантами. И задолго до того, как первый доставленный из Германии бандонеон прохрипел танго, на танцполах Аргентины и Уругвая XIX века кружились пары, привносившие в вальс новые повороты и зигзагообразные шаги с удвоениями и однажды превратившие его в то, что сегодня называют «танго-вальсом».

Все они — случайные спутники. Штраус и Карлос Гардель. Крестьяне, которые изобрели бандонеон в нескольких сотнях миль от Берлина, в деревне Карлсфельд, потому что не могли позволить себе построить орган в своей церкви… И джазовые ритмы Пьяццоллы.

Случайные в обычной жизни, но не в танго, где такие смешанные союзы обязательно имеют место. Иначе бы не было танго. Иначе нас всех бы тут не было: ни меня, покуривающей за компанию с Клайвом сигары, ни Мистера Че, танцующего с Ольгой танго с пением птиц, ни вальсирующих Ганса и Лары, ни насвистывающего Диего Эль Пахаро.

Здесь, в темном сердце города, на «Милонге ангелочков», все мы берлинцы, а я еще и необычайно счастлива.

— Вот она, жизнь, дитя, — протянул задумчиво Клайв. — Будь я в твоем возрасте и только все начинал бы, делал бы это в Берлине. Как сказал Кеннеди: «Я — берлинер» [6].

Пятница. Название милонги Walzerlinksgestrickt звучало для меня волнующе похоже на слово Vergangenheitsbewältigung: договориться с былым и договориться с вальсом — что-то роднило эти два понятия. Walzerlinks, величественный танцевальный зал в стиле ар-деко, располагался внутри похожего на склад здания середины XIX века. В салоне сияли огни и разодетые гости. Сверху за нами наблюдала гигантская люстра. Одним словом, самая элегантная площадка для танго в Берлине.

— Че, почему мы так много танцуем? — спросила я однажды китайца, угощаясь мятным мохито.

— Потому что… Tangotanzen macht schön, — он ухмыльнулся и откусил кончик сигары.

Танцуя танго, ты становишься прекрасным.

— К тому же, когда я танцую, я чувствую.

— А как насчет техники? — перед нами возник Томас. Сначала его черно-белые туфли, потом серьезное лицо. — Прежде всего надо овладеть техникой.

— Неважно, — ответил Че. — Чувства и техника — это одно и то же.

— Но мне не нужны чувства во время танца, ведь тогда я могу влюбиться. Мое сердце уже дважды разбивали, так что теперь я сосредотачиваюсь на ногах.

Мистер Че посмотрел на него с нескрываемым презрением.

— Зачем смотреть на собственные ноги? Они всегда с тобой. А вот женщины не всегда. Женщина сейчас здесь, а завтра — нет.

Томас выглядел оглушенным: «Над этим я должен поразмыслить».

— Как твое искусство? — спросила я. Он сообщил, что пишет короткие рассказы и играет в группе. Вот чем занимались молодые берлинцы: они либо вечно учились, либо работали над нескончаемыми творческими проектами. Каждый в мире танго грезил заняться чем-то особенным, стать кем-то, оставить свой след.