Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте - Пьер Антонетти Страница 28

Что касается пыток, то они, следует отметить, в то время применялись повсеместно. В правовом отношении признание, вырванное под пыткой, имело законную силу, если было сделано после применения пытки и являлось «самопроизвольным» — как не подивиться такому лицемерию! Было ли признание получено во время или после пытки, явилось «самопроизвольным» или вымученным — главное, что оно получено с применением пытки. Заметим, что речь идет о признании, а не доказательстве. Известно, что одной из слабостей (если не сказать больше) современной французской судебной системы как раз и является то значение, которое придается в ней признанию, тогда как в англосаксонской судебной системе силу имеет только доказательство, представленное к тому же обвинением. Имела ли пытка своей целью получение детальных показаний? Так должно было быть, если бы ее применяли из любви к истине, а не по склонности к ужасам. Наиболее распространенной пыткой была дыба (colla или girella): несчастного, к ногам и рукам которого привязывали мешки, набитые камнями, вздергивали на веревке, а затем резко опускали, подвергая риску лишиться рук и ног. Закон предусматривал пытку для лиц, совершивших наиболее тяжкие преступления (убийство, разбой, поджог, чеканка фальшивой монеты, государственная измена); ее тем не менее применяли по простому подозрению, требованию народа (vox populi) или анонимному доносу. И сфера ее применения была весьма широка: от политического заговора до азартных игр.

Что же говорить о жестокости наказаний и их несоответствии содеянному. «Активный» гомосексуалист подлежал кастрации, своднику отсекали правую руку или ногу, налетчикам отрубали голову или вздергивали их на виселицу. Вору отрезали ухо, а в случае рецидива приговаривали к повешению; убийце отрубали голову; похитителя детей вешали; фальшивомонетчиков и поджигателей сжигали на костре или отрубали им правую руку; так же поступали со лжесвидетелями, если они не могли уплатить денежный штраф, превышавший размер причиненного ущерба. И эти жестокие наказания, вызывающие в нас ужас, применялись часто. В августе-сентябре 1303 года жители Флоренции стали свидетелями шести повешений, трех сожжений на костре и одного отсечения головы! Разумеется, казни совершались не в центре города, а на окраине, примерно там, где сейчас находится площадь Беккариа. И все же люди на улицах, среди которых было много детей (обожавших, если верить многочисленным свидетельствам, подобного рода зрелища), становились свидетелями истязаний, коим подвергались приговоренные на протяжении всего пути от тюрьмы Стинке: как правило, у них вырывали раскаленными щипцами куски мяса… Чтобы закончить описание этих ужасов, несколько слов о казни, предусмотренной для совершивших убийство с особой жестокостью, для наемных убийц и предателей. Это была так называемая propaggine («насаждение»): рыли яму, в которую опускали приговоренного головой вниз, и начинали медленно засыпать яму землей, пока тот не задохнется. Данте в «Божественной комедии» обрек на эту казнь пап, запятнавших себя симонией:

Повсюду, и вдоль русла, и по скатам, Я увидал неисчислимый ряд Округлых скважин в камне сероватом. Они совсем такие же на взгляд, Как те, в моем прекрасном Сан-Джованни, Где таинство крещения творят. […] Из каждой ямы грешник шевелил Торчащими по голени ногами, А туловищем в камень уходил.

(Ад, XIX, 13–24)

Не все наказания были столь ужасными. Встречались, однако, и менее жестокие. Такими были: привязывание воров к позорному столбу (berlina или gogna) на мосту Санта Тринита (во времена Данте, а позднее — на мосту Каррайя); публичное наказание кнутом; додумались и до столь необычного наказания, как помещение на фасад Дворца подеста или Дворца приоров позорных изображений предателей родины, банкротов, фальшивомонетчиков, а также осужденных за некоторые другие преступления.

В заключение пару слов о тюрьме Стинке, построенной в 1299 году, о санитарно-гигиенических условиях содержания в которой нетрудно догадаться: попасть в нее было равносильно прощанию с миром. В ней оказывались среди прочих должники (побывал там хронист Джованни Виллани), а также молодые люди, отправленные туда на некоторое время собственными родителями, чтобы «поучиться жизни» — среди воров, неверных жен (позднее, но в XIV же веке, для женщин создадут специальную тюрьму) и проституток.

Как бы ни шокировала эта жестокость, уместно вспомнить, что Данте, певец утонченной любви, с наслаждением придумывает казни более отвратительные, чем те, свидетелем которых ему довелось стать в родном городе. В неутолимом желании карать он расширяет перечень страданий. Приведем лишь один пример: похитителей священных предметов во Флоренции приговаривали к повешению. В «Божественной комедии» читаем:

Скрутив им руки за спиной, бока Хвостом и головой пронзали змеи, Чтоб спереди связать концы клубка.

(Ад, XXIV, 94 и след.)

Когда одна из змей жалила обреченного на муки, он вспыхивал и сгорал, обращаясь в пепел, чтобы тут же восстать из праха и снова подвергнуться нескончаемой казни.

Армия и полиция

Флорентийцы, как и жители других городов Италии того времени, полагали, словно бы предвосхищая знаменитый афоризм Клемансо, что война — слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным. Именно поэтому армия во Флоренции формировалась как ополчение горожан. Так было еще в годы молодости Данте, но потом, с конца XIII века, все более важную роль в армии постепенно стали играть наемники, добившиеся в конце концов господствующего положения. Эти изменения произошли не только по причине ослабления, как можно было бы подумать, патриотических чувств и усиления эгоизма правящего класса, предпочитавшего блага торговли опасностям ведения войны. Сыграли роль и соображения стратегического и тактического порядка.

«Городское ополчение, наспех собранное по сигналу колокола, с трудом могло противостоять в сражении хорошо обученным, тренированным профессиональным бойцам; оно было достаточно подготовлено для атаки, но мало способно к обороне и военным маневрам. Арбалет, военные и осадные машины требовали навыков в обращении с ними, а само ведение военных действий предполагало более тщательную подготовку, чем могли обеспечить горожанам воскресные упражнения на городских площадях». [68]

Во времена Данте война, однако, остается делом всех граждан города-государства. Масштабы войны ограничены малыми размерами территории средневековой республики, которую можно проехать верхом на коне из конца в конец за короткое время

В средневековых городах, замкнутых внутри крепостных стен, патриотизм — конкретная реальность, ощущаемая почти физически. Именно поэтому оборона города поручена его гражданам — мужчинам, способным носить оружие; факт болезни или телесной немощи удостоверяется надлежащим образом врачом под бдительным контролем соседей. Кроме того, продолжительность военной службы (с пятнадцати до семидесяти лет), практически совпадающая с продолжительностью активной жизни человека, показывает, что коллективное сознание воспринимает оборону города как постоянную обязанность, от исполнения которой освобождены только женщины, дети и старики.