Нефертити. Роковая ошибка жены фараона - Олег Капустин Страница 28

За священными ладьями по аллее сфинксов с бараньими головами, мягко покачиваясь, двигались паланкины фараона и его свиты. В этой процессии на одних из носилок восседала с гордым, властно-приветливым выражением очень красивого лица совсем молоденькая девушка. Широко открытыми, влажными, как у антилопы, карими глазами она смотрела на праздничную толпу, бушевавшую, как бурное море, у её ног. Это была племянница царицы, Нефертити. С ней рядом ёрзала на своём кресле сестра, Неземмут, которую все звали просто Нези. Она не могла усидеть спокойно на месте и вертелась, как маленькая проворная обезьянка. Сёстры впервые появились на таком торжественном событии в официальной свите фараона. Это был очень важный момент в их жизни. Первый раз они накрасились и нарядились, как взрослые женщины, царевны, и в таком великолепном виде оказались на публике. Но держаться торжественно-неподвижно, как статуям, им не удавалось. Во всяком случае, Нези уж точно.

— Нефи, посмотри, какой смешной вид у того торговца фигами! — выкрикнула младшая сестрёнка и показала пальцем с ярко-красным, накрашенным длинным ногтем в толпу.

— Да не тычь ты пальцами и не вертись по сторонам, — заворчала Нефи, поправляя на голове Нези чёрный нубийский парик, спадавший длинными надушенными локонами на худенькие девичьи плечи. — Нам строго-настрого приказали вести себя достойно. Мы же царскую семью представляем перед всем городом.

Хотя Нефертити была всего лишь на два года старше своей сестры, но выглядела она значительно взрослее. И такое впечатление она производила не только из-за своего довольно высокого для девушки роста — Нефи почти на голову была выше младшей, — но и из-за невозмутимо ясного, чуть отрешённо-холодноватого выражения лица, которое не покидало её, когда она выходила на люди. Наедине с домашними она могла и пошалить, и спеть песенку приятным голоском, но с посторонними держалась сдержанно, даже чуть надменно.

— Вот у кого царственная осанка, так это у нашей Нефи, — частенько повторяла тётка, царица Тии, поглядывая с удовольствием на свою старшую племянницу.

Вскоре фараон и его свита оказались на берегу реки. Здесь на суше стояли уже настоящие ладьи Амона, его жены и сына. Они были богато украшены золотом, усыпаны цветами. Сотни воинов под руководством жрецов, как только фараон оказался рядом с ними, стали не спеша, осторожно натягивая канаты, спускать священные суда в воду. Нефертити мало интересовали технические подробности этой процедуры. Её больше привлекали люди, стоящие вокруг. Она не вертела головой, как её младшая сестра, но внимательно наблюдала. Неподалёку расположилась группка высокопоставленных жрецов Амона, негромко переговаривающихся. Племянница царицы со своего места на паланкине не могла слышать то, о чём они говорили, но по надменным выражениям лиц аристократов вполне догадывалась о смысле их слов. Нефи отлично знала, что местная фиванская аристократия — а жрецы храма Амона почти все были выходцами из привилегированной прослойки столичного общества — терпеть не может семью фараона, считая царицу Тии и всех её родственников провинциальными выскочками. Девушка была права: жрецы судачили на её счёт.

— Ты посмотри, как надменно держит себя эта гусыня, — ворчал Небуненес, бывший главный архитектор столицы, выгнанный за свою бездарность с этой должности с позором ещё покойным фараоном, а теперь много лет пребывающий на разных постах в храме Амона. — И ведь всего-то внучка жалкого жреца из глухой провинциальной дыры под названием Ипу. Сидит себе с наглым видом на царских носилках. Вон как от неё нубийцы мух отгоняют опахалами, не дай бог, чтобы хоть одна села на эту наглую дочь из простонародья. А мы, цвет земли фиванской, месим ногами городскую пыль. Да, уж ниже падать просто некуда! — Посмотрев на свои пыльные ноги, толстяк даже всхлипнул от переполняющих его чувств и изрядного количества вина, выпитого незадолго до церемонии. Он почти не изменился за прошедшие четверть века, розовая, жирная, мокрая от пота физиономия блестела на солнце, как хорошо промасленная, только что испечённая на сковородке лепёшка.

— Хватать болтать, Небуненес! — прикрикнул на него стоящий рядом Ментухотеп, бывший визирь Верхней страны, смещённый в первый же год царствования Аменхотепа Третьего и тоже нашедший убежище и тёплое местечко под крылышком своего давнего приятеля главного жреца Амона Дуафу. — Ты что, жирный дурак, забыл про шпионов царицы? Сегодня же вечером ей доложат, как ты порочил прилюдно её родственников.

— Да ладно, красавчик, и не трясись от страха, — махнул на него рукой толстяк. — Кто нас услышит, когда вокруг такой шум и гам. Но как же мне надоела эта грязная шкура, которую надели мне с утра на плечи. Ведь и так жарища — не продохнуть, а тут таскай такую тяжесть, да и хвост этот дурацкий между ног болтается, шагу ступить спокойно не даёт.

— А ты представь, Пузо (это было ещё школьное прозвище Небуненеса), что это член у тебя такой огромный вырос, — захихикал Ментухотеп, — так сразу легче станет.

Он очень постарел из-за пережитых волнений в прошедшие годы и поэтому пытался большим количеством косметики компенсировать урон своей былой красоте. Когда бывший визирь смеялся, то на его щеках трескались белила, которыми он замазывал свои худые морщинистые щёки.

— А ведь правда, вот было бы здорово, если бы у меня вот такая штука между ног выросла! — расхохотался Небуненес и стал, пританцовывая, приставлять себе хвост леопарда к низу живота.

— Хватит дурачиться, как мальчишкам! — прикрикнул подошедший главный жрец Амона Дуафу, высокий, худой и более сутулый, чем четверть века назад. — Пойдёмте быстрее, надо священную ладью освятить и проверить, всё ли там в порядке, перед тем как наш божественный повелитель ступит на палубу.

— Да ему сейчас не до того, чтобы замечать какие-то мелочи на ладье, — ухмыльнулся Небуненес, вытирая пот со лба локонами своего пышного парика. — Хеви надо винца поднести или, на худой конец, пива, вот тогда он повеселеет, а то вон какая у него кислая физиономия!

— Прекрати говорить святотатственные речи о нашем божественном повелителе, — махнул на Небуненеса главный жрец длинной худой рукой.

— Да ты не бойся, Дуафу. Кто нас здесь услышит? — осклабился в ехидной улыбке толстяк.

— Да это он говорит на тот случай, если кто-нибудь из нас донесёт в тайную канцелярию царицы о твоих преступных речах и о предосудительной реакции твоих собеседников, — ухмыльнулся Ментухотеп, изящно поправляя длинные надушенные локоны на плечах.

— А что, это возможно? — с глупым видом уставился на своих старых приятелей Небуненес.

— В наше время всё возможно! Так что поменьше ты, Пузо, болтай, а больше думай, что говоришь и кому, — с желчной ехидцей и одновременно наставительно проговорил главный жрец Лиона, подняв худой жёлтый палец.

Жрецы направились к ладье Амона выполнять свои священные обязанности, а процессия во главе с фараоном остановилась на берегу. Нефертити с интересом взирала на огромную толпу, запрудившую всю набережную, на жрецов в леопардовых шкурах, бубнивших гнусавыми голосами заклинания и размахивающих кадильницами, на свою царственную семью, ожидавшую продолжения длинной и утомительной церемонии открытия весёлого, столь любимого простонародьем праздника Опет. Взгляд её остановился на фигуре царевича Аменхотепа, сыне фараона и царицы Тии. Он спустился с носилок и разминал ноги на берегу. В красивых глазах Нефертити засверкали лукавые искорки. Более нелепой фигуры трудно было представить. Высокий, нескладный, с очень длинными и худыми руками и ногами, с очень широкими для мужчины бёдрами молодой человек делал какие-то странные движения, а потом застывал в нелепых позах, уставившись куда-то в никому неведомую точку поверх всех голов. Одет он был в тунику яркого оранжевого цвета. Она пестрела золотой вышивкой, изображавшей диски солнца с длинными лучами, которые заканчивались человеческими кистями. Прочие многочисленные украшения, сверкавшие на Аменхотепе, были испещрены этим же изображением. Он бормотал что-то себе под нос, оглядываясь с выражением презрения на длинном узком лице, и близоруко щурился, причмокивая толстыми губами.