Волхв - Вячеслав Перевощиков Страница 29

– Ты что ж, и впрямь стрелять можешь? – недоверчиво спросил он.

– Я из охотничьей деревни, – отвечала Красава. – У нас там все умеют стрелять, иначе нельзя. Пару раз бывало, леший на нас озлился и насылал стаю волков, когда все мужики на промысле были. Так мы с матушкой солому на крыше откинули и оттуда стреляли, потому что даже дверь открыть нельзя было.

– Про древлянские леса я много историй слышал, – проговорил волхв, беспокойно поглядывая на пыльное облачко, гонимое ветром вдоль дороги. – Одна страшнее другой. Лешего-то как отвадили?

Хозяйка хотела было отвечать, но тут за калиткой раздались негромкие быстрые шаги, и появился Орша Бранкович в сопровождении двух воинов. Один из них был, как и сотник, в кольчуге и с мечом, а другой, видно победней, имел для своей защиты куяк [31], а из оружия топор и короткое копье с широким лезвием и толстым древком.

– Этим людям я доверяю, как себе, – с порога заговорил сотник. – Они хоть и христиане, но потомственные воины, и воинская честь для них превыше всего. Сейчас они дадут клятву защищать тебя от любого врага, и ничто, кроме смерти, не сможет помешать им сделать это, даже если сам поп захочет лично убить тебя. Так ли я говорю, други? – Орша обернулся к своим боевым товарищам.

Воины хмуро кивнули головами, и тот, который был в кольчуге, прогудел, как из бочки:

– Истинно так, славно сказано, сотник!

Тотчас они вынули мечи и поклялись старинной воинской клятвой, начинавшейся словами «Да не иметь помощи от Бога, ни от Перуна…» и кончавшейся обещанием не менее ужасной кары: «…и да посечены будем мечами своими, и да будем рабы в сей век и в будущий!», потом поклялись Иисусом Христом и целовали крест.

– Ну все, теперь выступаем, – подхватывая волхва под локоть, скомандовал сотник. – С Богом, братья мои!

– С Богом, старшой! – отвечали воины, становясь спереди и позади волхва.

– С Богом! – вздохнул Велегаст, подумывая, что напрасно свернул со своего пути и вошел в этот дом, что упустил драгоценное время и что теперь за это упущение кто-то непременно заплатит своей кровью.

Свет, пробиваясь сквозь узкие окна, режет полумрак храма на ровные полосы, и в них снуют безостановочно мириады пылинок, словно живая, трепещущая ткань, которая заточена в этот каменный склеп и бьется в поисках выхода. Кажется, окуни руку в этот поток, и ты увидишь крохотные существа, неистово кричащие от боли и отчаяния. Но нет, все тихо под мрачноватыми сводами, только слышно, как потрескивают свечи и шепчут молитву бледные губы. Отец Федор только что закончил проповедь и, трижды перекрестив свою паству, отошел в сторону. Теперь он стоял перед иконой, и со стороны казалось, что он молится, но это было не так. Мысли его были далеко от людей, которые копошились за его спиной. Он презирал их и боялся. Презирал их за то, что они не имели судьбы, их судьба была в его руках, а они были всего лишь песчинками, из которых он лепил еще один камень в стройное здание Великой Римской Империи. Боялся за то, что эти новообращенные русские слишком истово верили в законы Правды и Справедливости, находя их в самых невероятных местах Великого Учения, где ни он, ни тысячи иных богословов не находили ничего. Он не понимал этих людей, и это ему сильно не нравилось. Наверное, это был страх, но он ни за что не хотел признавать этого. Он, наследник великих римлян, создан был, чтоб повелевать миром, или, по крайней мере, его маленькой частицей в виде этих коленопреклоненных людей.

Когда-то давно империя послала его в этот далекий варварский город, чтобы обратить беспощадных и жестоких воинов этой страны в истинную веру, веру в Иисуса Христа. Он должен был усмирить дух этих людей и постепенно, незаметно для них, сделать их частью римских владений. Таковы были планы Империи, и отец Федор ловко и умело претворял их в жизнь, так что никто из тех людей, кто посылал его сюда, кто, ослепленный собственным самодовольством, полагал себя голосом и волей великого государства римлян, не мог усомниться в нем, не мог даже вообразить, что у него тоже есть планы, грандиозные планы. Он много, очень много трудился и с жадностью одержимого поглощал всевозможные знания, не брезгуя ничем в получении драгоценных крупиц мудрости. Знахари, пророки, гадалки и колдуны не ускользали от его пытливых и внимательных глаз. Они отдавали все свои знания и всю свою силу, прежде чем умереть, и, принимая в себя их бесценный дар, он становился все сильней и сильней. Теперь ему были доступны многие великие тайны, и он мог делать то, что даже и не снилось любому другому священнику в сытой и благополучной Греции или другой провинции сердца Священной Империи. Теперь, когда он научился владеть душами людей безраздельно, он решил, что настало время сделать то, что было его предназначением: очистить от скверны прекрасное здание Великой Римской Империи и сделать ее еще более могучей и возвышенной, сделать ее первой в мире Империей Бога на земле.

Много лет назад, став священником, он взял себе имя отца Федора не случайно, это было имя его духовного учителя, непримиримого борца с развратом светской власти ученого монаха Федора Студита [32]. Книга с яростной проповедью этого монаха попала в его руки случайно, но она перевернула всю его душу. Глаза его раскрылись и узрели всю греховность и порочность сущего мира с самого верху и до самого низу.

«Не может царь стоять выше закона, обязательного для всех смертных. Если это так, то одно из двух: или царь – Бог, потому что лишь Бог не подчинен закону, или же господствует беззаконие», – отец Федор и сейчас помнил, как прочел эти строки Студита, но судьба монаха не вдохновляла его. Он не хотел сидеть в тюрьме и выносить пытки. Нужен был другой путь, и он его придумал. И еще он придумал, что в этом мире мало одного равенства всех перед законом, законом, которым лукаво крутят и вертят хитрые судьи. Нужно сделать так, чтоб законом был Бог. Сам Бог через одного из самых благочестивых своих смертных должен являть закон. Это он придумал сам и очень гордился тем, что пошел дальше своего учителя, что проникся новой священной истиной, которая изменит мир к лучшему. Но путь к этой истине был очень непрост, потому что отец Федор не меньше Бога любил Рим, Великий Рим, поражающий просвещенный ум своим великолепием. Бог, который нес справедливость, и Империя, которая несла силу и мощь, слились в его сознании в одно – Империю Бога, Бога, который любит Рим.

В далекой Тмутаракани, недоступной царским ищейкам, отец Федор проповедовал так, как хотел, и слепил сотни душ, любящих Рим и Закон Божий. Он научил их думать так, как надо было ему, но было одно препятствие, которое мешало ему двигаться дальше. Это князь Мстислав и бояре оставленной еще Святославом засады [33]. Они смущали людей, отвращали их от священных истин, и отец Федор уже не раз пытался устранить их, или, как говорили обитавшие в его приюте монахи, «вразумить десницею божьей». Но в детинец, где жили бояре и где стоял замок князя, попасть было непросто, потому «десница божья» все никак не достигала своей цели. Одно было хорошо, что власть этих бояр недалеко уходила от стен детинца, а в городе всем заправлял воевода, верный христианин и преданный отцу Федору человек.