Дзержинский. Любовь и революция - Сильвия Фролов Страница 29

Одновременно с этим социал-демократы объявляют войну Церкви, которая открыто противилась революции. В июне они издают воззвание Церковь в услужении деспотизма, в котором призывают: «Рабочие! Как видите, наше духовенство превратило амвоны костелов в политическую трибуну, и с этой трибуны ксендзы произносят речи в защиту полиции и царского правительства. Это позор, который трудящиеся люди не должны терпеть и не потерпят»207. А Феликс сообщает берлинцам: «В костелах борьба с ксендзами уже началась – сначала без участия организации, стихийно. Народ освистывает ксендзов, раздаются возгласы: «Врешь!». Дело доходит до драки»208.

После варшавских событий отозвалась Лодзь. 18 июня там прошла пятитысячная демонстрация, и опять резня. От пуль солдат погибли пять человек. 21 июня по городу разнеслась сплетня, что власти выкрали из морга трупы двух погибших евреев и ночью скрытно их похоронили – после чего в городе прошла уже семидесятитысячная демонстрация. На сей раз убитых было двадцать один, по крайней мере, по официальным данным. Вечером на улицах выросли баррикады и началась стрельба. Когда двумя днями позже забастовка парализовала всю промышленность Лодзи, власти были вынуждены ввести военное положение209. Дзержинский пишет прокламацию, в которой призывает: «На борьбу должна подняться вся страна, все государство, так, как поднялась вся Лодзь»210. Он едет в этот город, чтобы своими глазами увидеть последствия уличных волнений. В письме берлинцам он пишет: «В общем материал и условия здесь очень хорошие и достаточные, не хватает только руководящей руки, ленинского «кулака», организатора»211. А вождь большевиков называет лодзинские события первым вооруженным восстанием рабочих России.

30 июля 1905 года в лесу под Дембем Вельким недалеко от Минска Мазовецкого собрались представители районных групп СДКПиЛ. Лес позволял лучше законспирироваться, но около пяти часов вечера расставленные наблюдатели дали знать, что приближаются конные стражники. Часть людей укрылась в лесных зарослях, но у большинства не было возможности убежать, так как поляна была быстро окружена. Дзержинский успел крикнуть: «Товарищи! Быстро отдайте мне все, что у кого есть запрещенного. Мне в случае ареста это и так не принесет большего вреда»212. Всего в импровизированную тюрьму в деревенской избе попало сорок человек. «Внутри нас никто не охранял, только сама изба снаружи была окружена солдатами, – вспоминал Антони Краевский, в то время секретарь районных комитетов СДКПиЛ. – В таких условиях настроение было отличное. Мы проказничали как малые дети, которые на минуту вырвались из-под бдительного ока строгих родителей. Уже с раннего утра начали приходить рабочие и местные крестьяне, которые, узнав об аресте, приносили нам разную еду. Солдаты оказались довольно порядочными и все охотно разрешали принимать»213.

Они были настолько порядочными, что арестанты стали их агитировать: «Сидевшие по углам узники с жаром обрабатывали своих ангелов-хранителей. (…) Смотри, как к тебе относятся, – убеждал солдата Феликс, – любой «офицеришка» обругает тебя, ударит, каждый говорит тебе «ты» (…), а ты попробуй к нему на «ты». Как думаешь, ничего за это не будет?»! – пишет Краевский. На простых солдат, крестьянских и рабочих сынов, эти аргументы действовали так сильно, что они готовы были выпустить арестантов. Но тут вмешались офицеры – быстро, ночью арестантов перевезли на подводах в Варшаву. “«Юзефа» забрали к себе женщины, – рассказывает Краевский, – ему пришлось сесть на их подводу. Некоторые мужские телеги сопротивлялись этому, но женщины победили»214. С тех пор у Феликса появилось еще одно прозвище: «эсдековский Аполлон».

В Варшаве он попадает в уже известный ему X павильон цитадели. Брат Игнатий с женой приносят ему книги и учебники по французскому языку. «Ты видел зверя в клетке», – пишет ему Феликс после очередного свидания. И Альдоне: «Не люблю свидания через решетку, при свидетелях, следящих за каждым движением мышц на лице. Такие свидания – это мука и издевательство над человеческими чувствами»215. 8 сентября, когда Дзержинский сидел в X павильоне, на склонах цитадели был повешен Мартин Каспшак.

А тем временем революция охватывает все более широкие круги. 20 октября рабочие Московско-Казанской железной дороги начинают забастовку, которая быстро перерастает во всероссийскую стачку. Наконец, царь понимает, что это конец самодержавия. 30 октября объявляется царский конституционный манифест, который обещает «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов», гарантирует принцип, что «никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы» и предусматривает «привлечь теперь же к участию в Думе (…) те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав»216. То есть впервые в России парламентаризм! Но социалистам этого мало. Пролетариат России и Царства Польского отвечает забастовкой с требованием всеобщей амнистии и установления демократической республики217. 2 ноября в силу этой вытребованной у правительства амнистии из варшавских тюрем освобождают 365 политических, но из X павильона выходят только двое: Феликс Дзержинский и Хенрик Валецкий, с которым тот познакомился в ссылке в Верхоленске. На других заключенных, обвиняемых в вооруженных нападениях, амнистия не распространилась.

Из Цитадели Феликс писал сестре:

Мне не хватает только красоты природы, я очень хорошо чувствую, что во мне произошла перемена, в последние годы я ужасно полюбил природу. До ареста я мечтал, что поеду в деревню, сейчас в тюрьме я мечтаю, что как только стану свободным и легальным, и больше не нужно будет скрываться и скитаться по чужим краям – поеду в наши места. А пока здесь отдыхаю218.

После освобождения он, конечно, сразу забывает и о природе, и об отдыхе. Первым делом он направляется на улицу Цегляную, где проходит городская партийная конференция. Здесь он выступает с речью, из которой Юзеф Красны запомнил «только два слова: к оружию, только с оружием и т. д.»219. Эта мысль царит везде. Пилсудский тоже призывает: «… стало ясно, что революционному движению остался только один путь – создания физической силы, способной сломить мощь правительства»220.

Декабрь– это кульминация революции 1905–1907 годов. Он начинается вооруженным восстанием в Москве, которое поддержали поляки в Королевстве. В это время Феликс едет в Домбровский угольный бассейн, где организует забастовку на металлургическом заводе Гута Банкова. Он надеется, что эта стачка перерастет в восстание во многих промышленных центрах. Но после кровавого подавления московского мятежа революционный подъем в Польше также идет на убыль.

В апреле 1906 года в Стокгольме состоялся Объединительный съезд РСДРП (в это же время в Петербурге торжественно открылись заседания Государственной думы). О необходимости созыва межпартийной конференции для принятия временного соглашения между социал-демократическими партиями, действующими на территории России, говорилось уже давно. Революция ускорила принятие такого решения, потому что вызвала настоящий поток людей в партии, которые, благодаря этому, превратились из кадровых в массовые. Дзержинский принимает участие в съезде как делегат от СДКПиЛ221. После присоединения польская социал-демократия сохранила свое название, право на свои съезды, комитеты и литературу, была признана ее самостоятельность «во всех внутренних делах, касающихся агитации и организации в Царстве Польском и в Литве». Ей также обеспечено право на самостоятельное представительство на международных конгрессах и в Международном социалистическом бюро (МСБ). СДКПиЛ на сей раз отказалась от требования ревизии программы РСДРП по национальному вопросу и стала открыто критиковать меньшевиков, прежде всего за их стремление сотрудничать с Думой. Роза предостерегала, что «Плеханов и его товарищи могут посадить партийную лодку на мель оппортунизма».