Бутырка. Тюремная тетрадь - Ольга Романова Страница 29

Запасы

Пока я курсировала между почтой, сельсоветом и бухгалтерией, я, соответственно, раз пять прошла мимо местного рынка, что у шлагбаума, который не работает, а также заглянула в сельмаг. Теперь у меня чемодан и пять баулов. Докуплены потрясающие подкопченные сардельки, домашняя выпечка в нечеловеческом ассортименте, языковая колбаса и местные хинкали, оказавшиеся кулинарным шедевром. Эти дополнительные три баула обошлись мне в триста рублей. Причем за одним прилавком я забыла какие-то печенюшки, так продавщица закрыла свою торговлю и разыскивала меня по всему поселку: в итоге, заняла стратегическую позицию у входа в ИК и вручила мне то, о чем я напрочь забыла. Опозорилась я и с яйцами: вижу, продают свежие деревенские яйца, коричневые такие, крупные. Надпись: 20. Протягиваю 200 рублей. Оказалось, 20 — это за десяток. Не увидела на рынке овощей (здесь люди овощи за товар не держат, а зелень не сажают и искренне презирают). Прошлась по деревне, спрашивала, нет ли картошки на продажу. Вышла бабулька, посмотрела на меня — примерно как таксист Миша — принесла пакет картошки, плюс морковка и лук. Денег брать наотрез отказалась. Поняла, что в зону мне. Заодно рассказала, что сначала здесь зону завели, а потом поселок тут устроился, при зоне (зон здесь несколько). Всучила ей свои духи — для внучки. Взяла, сказала — это нужно.

Похоже, что зона образовалась вокруг усадьбы. Хорошие у них тут места.

Между тем, в приемной зоны объявили обед. Я и расслабилась — благо местный рынок обещал все более заманчивые сардельки. Как говорят в тюрьме, «согласен на любой кипеж, кроме голодовки». Но чу: смотрю, машут — вроде мне — люди в форме всячески. Подхожу: новеньких, говорят мне, первыми пускают — заходи. Берут своими собственными ручками мои баулы и ведут меня вовнутрь.

Сначала сдаю все документы, включая паспорт. Потом все деньги под расписку. Потом телефон, зарядку и все «железное». Потом меня строго предупреждают об ответственности. Потом сдаю лекарства: сначала те, что привезла мужу, потом свои. Его лекарства поступят в мед-часть, а там доктор распорядится; свои могу принимать по часам, выходя в зарешеченный предбанник между зоной и зоной.

Появляется прекрасный юноша в черном, чьи манеры и обхождение сделали бы честь любому пятизвездочному отелю: он берет мои баулы и всячески меня опекает. Как потом выяснилось, это зек, завхоз при том, что зеки называют «отелем». У него большой срок — за что, здесь спрашивать не принято, но явно не связанное с насилием, таких сюда не назначают. Юноша несет (в три приема) мои вещи по крутой деревянной лестнице, вполне свежепокрашенной, и я попадаю в загадочное место. Со мной статная дама в форме. Она изо всех сил старается быть строгой (как потом выяснилось, там все стараются быть строгими — но действительно из последних сил). В этом загадочном месте дама меня тщательно шмонает. И меня, и мои баулы — очень, очень тщательно, прощупывая каждый пакетик с кашей и выворачивая наизнанку чемодан, — но от этого почему-то не обидно нисколько. Потому что она хорошая: все как-то тактично у нее получается, от нее пахнет семечками и сарделькой. Да и комната располагает — большая, метров 20, светлая и какая-то уютная: довольно новые обои в цветочек, шторка с рюшками; колючая проволока, обрамляющая бетонный забор, на который выходит окно, и тройные решетки на окнах как-то не смущают. Дама удовлетворена шмоном, все мои вещи — поштучно — валяются повсюду, она перед уходом оборачивается одобрительно, поощряя мои запасы: «Ждите, сейчас Вашего приведут». Как оказалось, это моя комната.

Провожу дислокацию местности. Имеется: длинный коридор, пятнадцать комнат, общая душевая, туалет, кухня, детская комната (многие приезжают с детьми), комната отдыха с телевизором и комнатенка завхоза. Все это расположено на втором этаже комендатуры зоны. С одной стороны нашего здания (это на самом деле кирпичный барак) располагается собачий питомник, со всех других сторон — лагерные бараки. Мы (условно-вольные) имеем право спускаться на первый этаж (в исключительных случаях), зеки — нет. Нас запирают. То есть предполагается, что ты на некоторое время сам добровольно становишься зеком. У тебя нет документов, нет денег, нет связи, нет никаких прав. Подписалась — сиди. Предполагается, что вольные не видят самой зоны (хотя ее видно отовсюду). На самом деле, скрывать особо нечего: зона производит впечатление образцово-показательного пионерлагеря, только лучше. Потому что без дураков и дурацких речевок. Хотя, говорят, в саратовских, например, зонах, и это есть.

Постучались в дверь. Ввели малознакомого мне типа в зековской новенькой форме. Чуть задержались, наблюдая реакцию. Видимо, вопрос был обоюдный: кто это? Сказали друг другу «Здравствуйте». Подошли, обнялись — для зрителей. Зрители остались довольны и закрыли дверь.

Муж похудел за год на 40 килограмм. Вообще-то это было видно сразу: первое нелегальное свидание в Бутырке я купила еще в октябре прошлого года, он резко похудел в первые два месяца. Но сейчас я воочию увидела Освенцим. И еще сине-зеленого цвета. Ребра видны сквозь куртку. Посадила за стол — там уже дымились хинкали (на общей кухне я быстро освоилась, благо выросла в коммуналке), пирожки, салатики всякие. Муж замер с ложкой, а потом начал говорить. Он говорил долго, все давно остыло. Сначала он говорил в пустоту, потом он начал обращаться ко мне. На второй день он начал есть. Я спрашивала теток на кухне (в основном, приезжают мамаши) — то же самое и у них. Одна сказала: «В первый день они едят глазами». И говорят.

Во-первых, он мне сказал, где, у кого и как я могу забрать его последнюю тетрадь из Бутырки, — и пересказал мне ее содержание. Она у меня уже есть — ну, что сказать: эти люди настолько нелюди, что бросать тему Бутырки никто уже не будет. Там — надолго, как и с Пресненским судом. И вообще с судом. Кстати, о суде. Я спросила мужа (когда он стал реагировать на внешние раздражители): а как вы в зоне различаете, кто сидит по заказу, а кто по делу? Вон тебе в камментах к твоему блогу пишут, что правильно сидите, раз украли, — что ответить? Муж так сказал (не найду, кстати, что возразить): вот у нас в отряде (на зоне) три человека по одной статье, бизнесовой, 159, ч. 4. Два заказных и один правда мошенник. Мы его так и зовем, он не обижается. Различить очень просто, достаточно взять приговор: у нас двоих в деле не заявлен ущерб — ни государству, ни коммерческим организациям, ни частным лицам. Нет ущерба, никакого, и даже речи об этом нет. А раз нет ущерба, но при этом в приговоре сказано, что преступление есть, возникает естественный вопрос: а кто что у кого украл, раз нет ущерба? Ответа нет. Зато имеем так называемую потерпевшую сторону, к которой отходит спорная собственность. То есть суд четко работает на рейдерский захват: ведь если собственность (в нашем случае — акции завода) была украдена у законного собственника, значит, он понес ущерб: то есть он несколько лет не мог управлять предприятием, не мог получать дивиденды. А если ущерба нет (а в нашем случае нет также и платежных документов, подтверждающих, что сторона, называющая себя потерпевшей, оплатила акции), то и на зоне понимают, что имеют дело с заказухой, и относятся к таким зекам соответственно — с понимаем и уважением.