Ванинка - Александр Дюма Страница 3

Хотя молодой человек лишь на несколько минут заглянул в дом генерала по дороге в казарму на Литейном, он успел разглядеть Ванинку и унести восторженное воспоминание о ней. К тому же Федор приехал напичканный наивными и благородными предрассудками. Его признательность покровителю, открывшему ему путь к карьере, была так велика, что она распространялась на всех, кто окружал генерала. Не исключено, что он составил себе излишне восторженное впечатление о той, что была ему отрекомендована как сестра, но, несмотря на это, она приняла его с холодностью и гордостью королевы. И все-таки, как ни холоден был ее прием, он оставил след в сердце молодого человека, и его приезд в Санкт-Петербург оказался, таким образом, отмечен незнакомым ему доселе чувством.

Что касается Ванинки, то она не обратила внимания на Федора. Какое значение для нее мог иметь этот подпоручик без состояния и будущего? Она мечтала составить партию, которая бы сделала ее самой влиятельной дамой в России. Не имея шансов стать героем ее романа, Федор не представлял для нее никакого интереса.

Через несколько дней после первой встречи Федор явился попрощаться с генералом. Полк его входил в состав армии, которую фельдмаршал Суворов брал с собой в Италию. Федор решил либо умереть, либо оказаться достойным своего покровителя, поручившегося за него.

То ли элегантная форма добавила что-то к его собственной красоте, то ли выраженная перед отъездом восторженность окружила молодого человека неким ореолом поэтичности, но только удивленная происшедшей в нем переменой Ванинка по требованию отца удостоила его протянутой руки, а это уже превосходило все, на что Федор мог рассчитывать. Тогда, встав на колено, словно перед королевой, и взяв в свои дрожащие руки руку Ванинки, он едва решился прикоснуться к ней губами. Впрочем, как бы мимолетен ни был этот поцелуй, Ванинка вздрогнула, словно до нее дотронулись раскаленным железом. Она почувствовала, как по всему ее телу пробежала дрожь, а лицо залил румянец. Она так живо отдернула руку, что Федору показалось, будто своим почтительным жестом он обидел ее, и он остался на коленях, простирая к ней руки, с выражением такого страха на лице, что Ванинка, забыв свою гордыню, улыбкой успокоила его. Федор поднялся, испытывая неизъяснимую радость. Покидая Ванинку, он был совершенно уверен только в одном – никогда еще в жизни он не был так счастлив, как в эти мгновения.

Молодой офицер отправился в армию, полный радужных грез. Каким бы ни выглядел открывавшийся перед ним горизонт – мрачным или блестящим, будущее его было завидно: если его ждет кровавая могила, Ванинка – это он прочел у нее в глазах – пожалеет о нем; если ему суждена слава, он с триумфом вернется в Санкт-Петербург, потому что слава подобна королеве, которая может творить чудеса для своих любимцев.

Армия, в составе которой находился молодой офицер, пересекла Германию, через горы Тироля вступила в Италию и 14 апреля вошла в Верону. Соединившись с войсками генерала Меласа, Суворов возглавил соединенные силы союзников. Когда на другой день генерал Шатлер предложил ему отправиться на рекогносцировку, Суворов, удивленно взглянув на него, сказал:

– Я не ведаю другого средства узнать противника, как двинуться на него маршем и побить его.

Суворов привык к быстрым действиям. Именно так победил он турок при Фокшанах и Измаиле, так после краткого похода захватил Польшу и за четыре часа взял Прагу.[1]Благодарная Екатерина послала генералу-победителю дубовый венок, украшенный драгоценными камнями стоимостью в шестьсот тысяч рублей, усыпанный бриллиантами жезл массивного золота, пожаловала ему чин генерал-фельдмаршала, разрешила самому выбрать полк, который отныне и навсегда будет носить его имя, а по возвращении разрешила отдохнуть в прекрасном, подаренном ему вместе с восемью тысячами душ крестьян поместье. Каким великолепным примером служил он для Федора! Сын простого русского офицера, Суворов воспитывался в кадетском корпусе и начал, как и он, службу подпоручиком.[2]Так почему бы в одном веке не появиться двум Суворовым?

Прибытию Суворова предшествовала его неслыханная слава как человека религиозного, бесстрашного, живущего с простотой татарина и воюющего с казачьей удалью. Именно такой человек был нужен, чтобы закрепить победы генерала Меласа над солдатами Республики, разочарованными нелепой нерешительностью Шерера. К тому же перед стотысячной русско-австрийской армией стояли лишь 29–30 тысяч французов.

По своему обыкновению Суворов начал с молниеносной победы. 20 апреля он подошел к безуспешно пытавшейся оказать ему сопротивление Брешии. После получасовой канонады ворота были взломаны топорами, и дивизия Корсакова, в авангарде которой шел полк Федора, ворвалась в город, преследуя гарнизон, состоявший из тысячи двухсот человек и укрывшийся в цитадели. Не привыкший к столь стремительным атакам и увидев уже приставленные к стенам лестницы, комендант генерал Букре решил сложить оружие. Но он оказался в столь безвыходном положении, что не смог добиться от неистовых победителей согласия на какие-либо условия. Букре и его солдаты сдались в плен.

Суворов был человек, лучше всех на свете умевший воспользоваться достигнутой победой. Едва захватив Брешию, да столь быстро, что это повергло французские войска в уныние, он приказал генералу Краю усилить нажим на Пескьеру. Генерал Край встал со своим штабом в Валеджо, на полпути между Пескьерой и Мантуей, растянув для этого армию по реке По до озера Гарда и по берегу Минчо и обложив оба города. А тем временем фельдмаршал во главе своих основных сил двумя колоннами форсировал Ольо, направив одну из них под командованием генерала Розенберга на Бергамо, а другую под командованием Меласа к Серио. Одновременно два семи-восьмитысячных корпуса генерала Кайма и Гогенцоллерна двинулись по левому берегу По на Пьяченцу и Кремону. Русско-австрийская армия действовала на фронте в восемнадцать лье силами в восемьдесят тысяч человек.

При виде втрое превосходящих сил противника генерал Шерер отступил по всей линии. Потеряв надежду удержать предместные укрепления на Адде, он уничтожил их и перенес свой штаб в Милан, ожидая там ответа на свое послание Директории, в котором косвенно признавал себя неспособным продолжать командование армией и просил об отставке. Но так как преемник его задержался с приездом, а Суворов продолжал наступление, Шерер, напуганный свалившейся на него ответственностью, передал командование одному из самых способных своих генералов. Этим выбранным им самим генералом оказался Моро, которому и предстояло вступить в бой с теми самыми русскими, в рядах которых он затем погибнет.[3]

Это неожиданное назначение было с восторгом встречено солдатами. После удачно проведенной рейнской кампании Моро получил прозвище французского Фабия,[4]и теперь, сопровождаемый восторженными криками: «Да здравствует Моро! Да здравствует спаситель Итальянской армии!» – он проследовал вдоль выстроившихся войск.

Конец ознакомительного фрагмента