Заговор королевы - Лоренцо де Медичи Страница 3

Если не ошибаюсь, сегодня пятое января. Памятная дата. Много лет назад пятого января был убит мой кузен Алессандро по приказу Лоренцино. Алессандро, презренный негодяй. С детства я ненавидела его за злобный нрав. Он был жесток и глуп. И оказывал скверное влияние на нашего кузена Лоренцино. Бедный Лоренцино. Наказанием ему стала его собственная трагедия. Несчастный, он надеялся отнять у Алессандро герцогство Флорентийское. Если я умру сегодня — умру в один день с Алессандро. Скверное совпадение. Но разве иные совпадения бывают? Боюсь, что это так и останется одной из многих тайн астрологии, моей великой страсти. Изучение и познание звезд, под которыми мы рождены, — наука, которую многие считают варварством, ересью. Меня часто обвиняли в колдовстве. В самом деле, могут ли существовать совпадения? Боюсь, у меня уже не хватит времени выяснить это. Впрочем, не важно. Я умираю. И вместо того чтобы искать утешения в вере, обеспечивая себе место там, наверху, я, как простая старуха, нищая, нищая и глупая старуха, вспоминаю прошлое, как будто воспоминания могут помочь мне, заново вдохнуть в меня жизнь, оправдать мои грехи и ошибки. Ошибки супруги, матери, королевы. Но были ли это действительно ошибки? Разве у меня был выбор? Я принимала решения, потому что кому-то следовало принять их. Трудно ли, легко ли, но кто-то должен был решать. Я всегда действовала на благо государства, во имя сохранения трона и безопасности моих детей. Я была сильной женщиной, ибо того требовал мой долг. Выбирать не приходилось, и помощи ждать было не от кого. Я всегда сама заботилась о бесчисленных нуждах страны, потому что никто вокруг не заслуживал доверия, потому что кто-то должен был защищать интересы этого бедного королевства, а не только свои собственные. Если б я не правила железной рукой, кто знает, что сталось бы с Францией под властью аристократов, бессовестных расточителей, готовых на что угодно, лишь бы умножить свои богатства. Сейчас я чувствую себя такой слабой. Мучит ревматизм, силы покидают меня. А ведь мне еще столько нужно сделать. Я не могу оставить своего сына одного. Мой сын, король. Мой господин. Груз этого королевства слишком тяжек для его слабых плеч. Генрих всегда был слабым. В этом, увы, он похож на своего отца. Тот тоже был слабым человеком, рабом своих капризов и страстей.

В последнее время я никак не могу согреться. Мучительный, злой, назойливый холод пронизывает меня до костей. Он преследует меня с того самого дня, когда я выехала, чтобы лично встретиться с кардиналом Бурбонским. Меня слегка лихорадило, и доктора запретили поездку. Было первое января, один из этих страшных дней. Мой сын, зная о моем нездоровье, все же просил меня сделать еще одно усилие. Ради блага Франции. Ради спасения трона. И я чувствовала, что должна пойти на любые жертвы во имя мира. Чего бы это ни стоило. Вдруг кардинал согласился бы стать посредником между моим сыном, королем, и мятежниками, занявшими Париж. Кардинал — наш пленник. Я обещала, что ему будет сохранена жизнь, если он поможет нам. Что займусь этим лично. Но он рассмеялся мне в лицо. Упрекнул в том, что я их всех обманула, сказал, что мои увещания — не более чем красивые слова, что мои заверения лживы. Я вернулась расстроенная, подавленная. Последняя надежда восстановить мир оказалась напрасной. Ах, Генрих! Что же ты наделал? Зачем приказал убить герцога Гиза? Бедный мой сын. Что за безумство!

Знаю, я была неосторожна, но нужно было попытаться. И теперь лихорадка душит меня, я задыхаюсь. Грудь сдавливает, трудно дышать. Чувствую, из этого мне не выбраться. Не конец ли приближается? Пожалуй, настало время составить завещание, пока я еще способна мыслить ясно. Нужно уладить столько дел. Все должно быть предусмотрено до мелочей. Надо позаботиться обо всех, кто был мне верен и самоотверженно служил столько лет. Сорок два года моего правления. И вот уже тридцать лет, как я вынуждена править железной рукой — безжалостно, требовательно, не выказывая ни малейшего признака слабости, ибо ею тут же воспользовались бы наши враги. И последствия оказались бы тяжкими для нашего злополучного королевства, опустошенного религиозными войнами, разграбленного чиновниками без стыда и совести, которые безнаказанно обогащаются у нас за спиной. Королевства, зависимого от абсурдных притязаний французских аристократов, жаждущих власти и забывающих, что правитель здесь только один — мой сын, король. Бедный Генрих, как же он сможет держать в узде всех этих людей, когда меня не будет? Да простит мне Господь, что не сумела я привить сыновьям силу воли, готовность жертвовать личными интересами ради блага страны. Кровь, пролитая в эти последние дни из-за легкомыслия моего сына, навеки падет на род Валуа. Помоги ему Бог.

Мрачные мысли не отпускают. Надо смириться, я больше не в состоянии заниматься будущим Франции. Постепенно жизнь покидает меня. Я чувствую, что не способна более удерживать ее. Это потребовало бы слишком больших усилий. Я сопротивляюсь, чтобы достичь последней цели — покоя. Мне нужен покой и отдых. Что мне сетовать на ревматизм, его уже не одолеть. Лучше думать о приятном, предаться дорогим воспоминаниям, бережно хранимым на самом дне памяти. У меня никогда не оставалось на них времени из-за множества забот, вечно поглощавших мое внимание. Моя жизнь была кошмаром. Теперь то немногое время, что мне осталось, я хочу прожить для себя. В течение стольких лет я жертвовала собой для других, так пусть хоть эти последние часы достанутся мне целиком. Я посвящу их воспоминаниям. Память уносит меня в прошлое. Помню мою первую встречу с Тинеллой, той, что произвела потом на свет девочку, получившую то же имя. Это было во Франции, почти шестьдесят лет назад, в далеком 1533 году, в то время как я ожидала прибытия моего дяди, Папы Климента VII в Вильфранш.

Юг Франции,

Вильфранш, осень 1533 года

Тинелле не исполнилось еще и тринадцати, но уже видно было, что она растет дурнушкой. С первого взгляда бросались в глаза ее густые сросшиеся брови и неправильной формы нос, видимо, поврежденный в раннем детстве. Глаза у нее были небольшие, но их взгляд проникал, казалось, в самую душу. Из-за этого-то взгляда я впервые и обратила на нее внимание. Он был какой-то особенный, поразительный для безродной прислужницы — она помогала кухаркам, хотя я понятия не имею, в чем именно заключалась ее работа. Слишком юная, чтобы быть допущенной к плите, она, скорее всего, была у поваров на побегушках. Впрочем, я никогда ее об этом не спрашивала. Да, честно говоря, меня вовсе не интересовало, кто там чем занимается. А уж свести знакомство с особой столь низкого происхождения мне бы в голову не пришло, если бы не воля случая.

Случилось это однажды ночью. Я проснулась от привычного ноющего ощущения в желудке — снова давал о себе знать голод. Конечно, можно было бы позвать кого-нибудь из моих камеристок, чтобы та принесла мне поесть. Но тогда пришлось бы слишком долго ждать. В этот час замок спал глубоким сном. Звать кого-то среди ночи означало бы вызвать переполох, поэтому я решила встать и сама пойти отыскать что-нибудь съедобное. Я даже не знала точно, где расположена кухня, но инстинкт и разыгравшийся аппетит подсказали мне направление. Я была уверена, что кто-нибудь из слуг не спит и добудет мне хоть какой-то еды, чтобы утолить мой голод.