Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер Страница 3

Пройдя Холм в первый раз, они так и не задержались в нем. Город практически не оказал сопротивления, и немцы двинулись дальше, в направлении Старой Русы и Осташкова, к верховьям Волги. Почти никто из них так никогда и не вернется в Холм и навсегда забудет о нем.

Зимой все изменилось. Великая агония, начавшаяся незадолго до этого, достигла высочайшего накала.

В зимние месяцы личный состав дивизии существенно сократился, но даже не из-за потерь, а по причине разбросанности по разным участкам территории этой огромной страны. В декабре она дислоцировалась восточнее Холма, неподалеку от огромного озера Селигер, располагавшегося возле тех мест, где брала свое начало великая русская река Волга. Ее оборонительные линии были непрочными, аванпосты находились на значительном удалении друг от друга, и в первые дни грандиозного контрнаступления Красной армии дивизия была почти полностью разгромлена.

Те, кто остались в живых, были отброшены в разные стороны и перемешались с подразделениями других дивизий, отступивших в те холодные зимние дни к Ржеву и Торопцу, назад на многие десятки километров в условиях снежных метелей и заносов. Несколько подразделений дивизий численностью до роты или батальона в первые недели января беспорядочно отступили к Холму.

Они — несколько сот оставшихся в живых немецких солдат — вряд ли вспомнили о том, что в июле уже проходили по этим местам. В любом случае сейчас этот край был совершенно неузнаваемым даже для тех, кто, возможно, и вспомнил его. Все вокруг было покрыто снегом, а на каменные здания с востока наплывали тяжелые облака, похожие на опрокинутых вверх брюхом огромных рыб. Город казался безлюдным и бессмысленно разбросанным по заснеженной пустыне посреди невыносимого холода.

Командовал этими частями генерал Шерер. Генералы и полковники фронтовых дивизий были убиты или ранены или оказались отрезаны от своих подчиненных. Никому из старших офицеров не удалось добраться до Холма. Лишь несколько командиров батальонов и рот пробились сюда вместе со своими солдатами, солдатами, которые были похожи на изголодавшихся волков или на стадо испуганных овец, преследуемых серыми хищниками. Им буквально на последнем дыхании удалось добраться до города. Все они поступили под начало Шерера. Он стал командиром некоего подобия тылового гарнизона. Никто из измученных отступлением солдат и младших офицеров никогда раньше не слышал его имени.

До наступления кризиса главной заботой Шерера были местные партизаны. Холм был единственным городом в одном из наиболее изолированных и испытывавших огромную нехватку в личном составе немецких тыловых районов. Действия партизан активизировалось осенью. Самому Холму они не угрожали, однако окрестные деревни, располагавшиеся вдоль магистралей подвоза к передовой, охранялись лишь горсткой солдат из так называемой охранной дивизии Шерера. Это были в основном пожилые, плохо обученные солдаты, жившие на скверно укрепленных заставах и большую часть времени пребывавшие в состоянии панического ужаса. Эта атмосфера постоянного напряжения и страха создавалась ощущением оторванности от других немецких частей на земле, получившей название «индейской территории» и произносившейся без капли иронии. Когда всю землю завалило снегом, изоляция их усилилась еще больше. Немецкие обозы с припасами прорывались на такие заставы раз или два в неделю, и их встречали криками радости и облегчения. После того как полумертвые от холода обозники или жалкие горстки пополнения немного отогревались в тесных избах и были вынуждены следовать дальше, куцые гарнизоны Шерера, состоявшие порой из пяти-десяти человек, с тревогой и тоской наблюдали за тем, как они исчезают за поворотом дороги.

Такое поведение было вызвано тем, что они снова оставались в партизанском кольце, незримом, но все же реально существовавшем среди заснеженных лесов. Партизаны часто и без всякой системы нападали на такие заставы и убивали этих бедолаг. Таким образом, напугать оставшихся в живых было несложно. На что можно рассчитывать, находясь так далеко от остальных войск?

Шерер не был безжалостным и лишенным чувства юмора человеком, как обычно думают о генералах. Он нормально поднимался по карьерной лестнице и занимал посты командира пехотного полка и штабного офицера, близкого к высокому начальству Он был довольно жизнерадостным человеком, прекрасно понимавшим, что ему не хватает в достаточной степени укомплектованного штаба для руководства боевой дивизией, и поэтому был назначен командиром этой части, выполнявшей охранные функции за линией фронта. Это была достаточно унылая служба для людей самых разных наклонностей, характеров и темпераментов: добрых и злых, умных и невежественных, хитроумных и лишенных воображения карьеристов и для немного лучших людей, чем эти. Подобные обстоятельства могли превратить любого командира в безжалостного человека, отступающего потому, что ему неизвестно, что делать с узколобой страстью немцев к порядку, которая слишком часто приводила к казням местного населения, не желающего сотрудничать с захватчиками. Все командиры таких охранных дивизий отнюдь не были лучшими представителями вермахта. (Точно так же и командиры фронтовых частей никогда не относились к числу образцовых военных. Армия, как и любая другая массовая организация, обычно привечает посредственностей, и таланты в ее массе являются скорее исключением из правила. Иногда в условиях постоянного кризиса даже посредственности откликаются на вызовы истории, которые позволяют им подняться над собой, что еще более усугубляет и без того сложную обстановку.)

В любом случае Шерер, как командир одной из таких охранных дивизий, был вынужден предпринимать ответные действия. Его подчиненные уже сожгли несколько партизанских опорных пунктов и уничтожили несколько партизан во время артиллерийских обстрелов. Однако Шерер еще не переступил ту бесславную черту, когда занимаются обычным захватом и казнями заложников в отместку за убийства, иногда очень жестокие, отдельных немецких солдат. Тем не менее он мог проснуться в одно прекрасное утро в своем штабе в Холме и испытать подобное желание. Этого пока еще не произошло, но местных жителей он все-таки уже начал расстреливать.

Это не были несчастные зеваки, пойманные немецкими солдатами во время облав. Нет, они были виноваты за что-то конкретное — нарушение комендантского часа, посещение запретных зон, передвижение без соответствующих документов за пределами своих деревень, ношение оружия или пособничество тем, кто был пойман с оружием. Виноваты в серьезных правонарушениях согласно длинному списку правил, приказов и запретов немецкого военного командования, которые вывешивались в каждом убогом русском городке или убогой деревушке.

У Шерера все это вызывало большое беспокойство, хотя и не мешало ему присутствовать при исполнении его солдатами таких приказов. Он испытывал смешанные чувства, но не обнаруживал в себе мстительности или тупого безразличия к человеческим жизням, которые позволили бы ему считать, что все это неправильно, но он не виноват в том, что местные жители не подчиняются оккупационным властям.

Он никогда не признавался в этом вслух даже самому себе и никогда не заглядывал по утрам в зеркало, чтобы увидеть в нем что-то такое, что заслуживало бы порицания. Однако эта одинокая неуверенность в себе беспокоила его настолько, что он неким образом старался быть выше этих мерзких неприятностей и находил способы справляться с ней. При этом он не забывал о том, что законы необходимо соблюдать, и продолжал отдавать приказы по расстрелу нарушителей. Он мог думать — и, конечно, так думал, — что лишь немногие где-нибудь или, возможно, вообще никто лучше его не знает, как справляться с этой проблемой. Многие немцы, оказавшиеся в таком же положении, как и он, были намного безжалостнее его и намного самодовольнее. Он мог думать и, разумеется, думал об изуродованных телах своих солдат, которых находили повешенными на деревьях или засунутыми головой в глубокий сугроб.