Тайны русской водки. Эпоха Михаила Горбачева - Александр Никишин Страница 3

Таким видится 1985-й из 2013-го. «Сухой закон» никого не возбудил. Никто в знак протеста не вышел на Красную площадь, не поднял над головой плакат: «Нет дурацкому закону! Горбачева в отставку!». Никто не всплеснул руками: что он творит! Решили, что это – новая блажь нового партийного руководства в рамках слома старой системы, и легли спать. Наутро проснулись в другой стране. Никто не подозревал, что началась война. Затяжная война пьющих и «трезвенников». И что в этой войне пощады не будет. За одну ночь страна разделилась на «наших» (тех, кто не пил) и «врагов» (тех, кто пил). И чтобы стало понятно, что шутить никто не намерен, ударили по главному – по «злодейке с наклейкой» – по бутылке водки. Она стала первой жертвой войны, которая продлится годы.

В те дни я оказался в Грузии.

В середине 80-х было принято перенимать опыт производства сельхозпродуктов, нехватка которых ощущалась все сильнее и сильнее. В компании самых известных журналистов-деревенщиков, имена которых сегодня дружно забыты, я ехал в Грузию изучать деяния местного Агропрома. Опыт «курировал» самый главный коммунист Грузии Джумбер Патиашвили. По ходу дела нам показали новый фильм «Покаяние». Его демонстрировали в подвале дачи ЦК Компартии Грузии. С окон спадали тяжелые черные бархатные шторы, какие-то похоронно-зловещие, как и сам фильм. Было слегка страшновато, пока нам не предложили выпить вина. Стало повеселей. Это было первое впечатление от Грузии. Потом нас повезли по винодельческим хозяйствам, где производили киндзмараули и хванчкару, и мир заиграл яркими красками.

В поездке по Грузии мы обсуждали будущее виноделия в рамках только что объявленного «сухого закона» Горбачева-Лигачева. И пришли к выводу, что вино никто не тронет. Не поднимется рука. Усталые, но довольные, мы возвращались в Тбилиси поздней ночью, напевая песни. Ехали в полной темноте веселые, слегка пьяные от дегустации грузинских вин, радуясь, что перестройка минула этот благодатный край.

Куда ни кинь взор – среди гор текут винные реки, люди встречают вас полным стаканом, ведут без лишних слов за стол дегустировать превосходного качества алкогольные продукты. Не жизнь, а рай! Как в вековечных мечтах отечественного пьяницы из древнерусского шедевра «Сказание о роскошном житии и веселии»: «…Да там же есть озеро не добре велико, исполнено вина двойнова. И кто хочет, испивай, не бойся, хотя вдруг по две чаши. Да тут же близко пруд меду. И тут всяк пришед – хотя ковшем или ставцом, припадкою или горьстью, – бог в помощь, напивайся. Да близко ж тово целое болото пива. И ту всяк пришед пей да и на голову лей, коня своего мой да и сам купайся, и никто не оговорит, ни слова молвит…».

Въехали на горку, и распахнулась фантастическая картина, захватившая дух: в лучах мощных прожекторов, по заасфальтированному бескрайнему пустырю волчком крутились огромные гусеничные тракторы. На пустырь лихо влетали грузовики, и, задирая в небо кузова, со звоном и грохотом ссыпали, и ссыпали что-то стеклянное, звонкое, а на образовавшиеся горы уже тяжело ползли трактора, грохоча тупыми траками, вертелись, прибивая к асфальту бело-зеленые звонкие горы.

«Что это?» – спросили мы друг друга, ибо никто из нас такой вид работ не вспомнил. «Бутылки бьют», – сказали нам, и мы потеряли дар речи. Со всего необъятного СССР сюда везли порожнюю винно-водочную посуду, водочную тару, обыкновенные бутылки зеленого и белого стекла – из-под водки, пива, шампанского и коньяка. Сотни тысяч бутылок, миллионы бутылок, миллиарды бутылок!

«Но зачем вы их бьете?» – у нас были растерянные, опрокинутые лица, и гостеприимные грузины не на шутку разволновались. «Да вы не беспокойтесь, они на крошку пойдут! Швейцария отлично берет, Австрия – все хорошо. Ничего не случилось, все нормально, предлагаем тост за трезвость!» Стекло битых советских бутылок шло в Европу на экспорт. Там его использовали в строительстве – для облицовки бассейнов, остановок, станций метро. В СССР нужда на бутылочное стекло отпадет уже в первые месяцы «сухого закона». Но об этом в тот момент знали только в Политбюро и Госплане. Мы же, обнаружив пустые полки в винных магазинах, думали легкомысленно: «А, ерунда, перебои с водкой – дело времени».

«Ты помнишь, как все начиналось?» – поет Макаревич немного не о том. Год 1985-й, когда пришел к власти Горбачев и ввели «сухой закон», я запомнил очень хорошо. В шесть утра 30 января позвонили и сообщили: «Вес 3 кг 500 г, рост 45 см. Сын Данила. Состояние матери и ребенка хорошее. Роды прошли без патологии».

Я работал тогда спецкорром «по селу» в журнале «Дружба народов», и как его сотрудник имел право посещать закрытый ресторан ЦДЛ (Центральный дом литераторов). Туда-то и принес радостную весть. Хорошо помню, какую собрал в Дубовом зале компанию – всех лучших «деревенщиков» страны, т. е. тех, кто писали и снимали о селе, о выполнении Продовольственной программы, а на самом деле – о русском мужике и его жизни. Был Юрий Черниченко, автор нашумевших книг «Комбайн косит и молотит» и «Русская картошка». Были Анатолий Стрелянный и Марина Голдовская, которые тогда замышляли сенсационный фильм «Архангельский мужик» про первого фермера-кооператора. Был Анатолий Иващенко, который вел на телевидении «Сельский час», был Евгений Будинас, он приехал из Белоруссии, готовил к изданию новую книгу про председателя передового колхоза со смешной фамилией Бедуля.

(Правды ради, надо сказать, что компания была разбавлена представителями других жанров. Был Юра Калещук, автор книг про нефть, заскочил на огонек Булат Окуджава, вспомнил про своего сына Булата Булатовича, Бульку, был Юра Давыдов, автор «Альтиста Данилова», был с нами поэт Толя Горюшкин, автор нетленных строк: «Не страшно жить, не страшно умирать, а страшно ни во что не воплотиться».)

Помню, что поздравляли меня критики Лев Анненский и Саша Архангельску поэтесса Татьяна Бек и кто-то еще. Но точно не помню, были ли они за нашим столом. Все по той же причине, что было много и водки, и тостов. И никто из тех, кто был за столом, даже в самых смелых фантазиях не могли себе представить, что уже через несколько месяцев энергичный

Горбачев сделает такое, от чего взрогнет цивилизованный мир – введет запрет и на такие вот пьяные посиделки, и на алкоголь.

Водку в ЦДЛ станут продавать только «своим» в бутылках из-под «Боржоми», а взрослые, авторитетные дяди-писатели, краса и гордость советской литературы, невзирая на страшные запреты, будут, выпивая с оглядкой, проклинать «дураков из ЦК», вспоминать с ностальгией героические будни прошлых лет. Как кто-то, совершенно пьяный, прибыл в Дом литераторов на живой зебре, одолженной в зоопарке по соседству. Как пьяный поэт Михаил Светлов, выйдя из Дома литераторов, принял за швейцара боевого адмирала и приказал: «Швейцар, такси!», а когда тот ответил: «Я не швейцар, я – адмирал!», сказал: «Тогда корабль!».

Кстати, про зоопарк. Едва ли не первой жертвой «сухого загона» станут крупные животные советских зоопарков от Калининграда до Дальнего Востока. У них реквизируют привычный алкоголь, положенный для снятия стресса в неволе. Слону – два ведра бренди в день, бегемоту – ведро, мелким зверькам – поменьше, но тоже полагалось для снятия напряжения. В Риге алкоголь, положенный животным, ушлые люди пустят в нелегальную продажу, и это будет скандал на весь мир. Позже восстанут моряки-подводники, у которых изымут из рациона вино, необходимое в походах как средство от гиподинамии и Адмирал флота СССР В.Н. Чернавин напишет в правительство гневное письмо, узнав, что вино для подводников заменяют соками. Много чего будет потом.