Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду - Вадим Телицын Страница 3

Откуда же, что и почему привлекало в эти подразделения (или «ватажки», как кому нравится)?

* * *

«Вольность жизни, отсутствие сдерживающих элементов власти, постоянная борьба партий — все это порождало в Новгороде особый класс, который не приписывался к какой-либо общине (как этого требовали новгородские установления для гражданской полноправности) и был в руках сильных, богатых людей орудием смуты. Власти стремились освободиться от подобных буйных элементов населения и указывали им дело — расширять пределы Новгорода; землевладельцы и промышленники пользовались ими как защитниками своих интересов от разных инородцев; чаще всего, впрочем, они сами, на свой страх и риск, совершали разбойничьи экскурсии, главным образом на восток, с целью нажиться» [12].

В этом толковании нельзя согласиться только с одним словом — «класс», речь идет, конечно же, о социальной группе, неустойчивой, порой трудноопределимой по каким-либо особенным критериям, но существующей и имеющей свою очень интересную историю.

А вот что писал историк В. Н. Бернадский: «Коренные изменения в политической жизни Восточной Европы в конце XV в. были подготовлены существеннейшими сдвигами в хозяйственном развитии Великороссии. Эти сдвиги нигде в Великороссии не выступают с такой ясностью, как на Новгородской земле, экономическое развитие которой в XV в. может с полным основанием быть охарактеризовано как переворот, приведший к глубокому экономическому, а позднее и политическому кризису Господина Великого Новгорода».

До кризиса, правда, еще было далеко, по крайней мере, во время появления ушкуйников…

«Новгородская республика к тому времени владела не только частью Восточной Прибалтики, но и Восточной Финляндией, где жили финские племена емь и карелы. Карелы платили Новгороду дань и входили в состав новгородского ополчения; вместе с тем они вели самостоятельную политику, хотя, как правило, оставались в русле политики новгородской. В то время карелы занимали большую территорию, чем сегодня, и их основные поселения располагались в районе нынешнего Выборга и на Карельском перешейке.

Важно подчеркнуть различие между новгородской политикой и политикой других европейских стран. Новгород, облагая соседние народы данью и обеспечивая безопасность на торговых путях, не вел практически миссионерской деятельности, которая вообще для православной церкви менее типична, чем для католической. Народы, подвластные Новгороду, оставались в массе своей языческими, что новгородцев не смущало. В этом была сила Новгорода, так как малые народы Прибалтики зачастую охотно шли на союзы и даже на подчинение новгородцам, которые не вмешивались в их внутренние дела. Но здесь таилась и слабость, так как, не имея идеологических связей и не утверждая среди своих вассалов сети священников, Новгород в периоды ослабления не мог удержать эти народы под своим контролем. Власть же католических завоевателей была много прочнее: воинственная верхушка племен уничтожалась, население обращалось в христианство и ставилось под контроль католической церкви — создавалась куда более совершенная, чем в Новгородской республике, система подчинения» [13].

Но можно ли назвать отсутствие миссионерства слабостью? Думается, что нет. Во-первых, и православие несло свои идеи к «нехристям», а, во-вторых, миссионерство может проявляться в различных формах, совсем не обязательно только в виде проповеди.

* * *

В. Н. Бернадский, однако, продолжает: «Первые признаки кризиса Новгорода ясно выступают в том движении, которое можно назвать «ушкуйничеством» в точном историческом смысле этого слова. Подчеркивая историчность ушкуйничества как социально-политического движения, мы порываем с широко утвердившейся в исторической литературе традицией чрезвычайно расширять хронологические рамки этого явления. Трактовка ушкуйничества, как явления, присущего новгородской жизни с древнейших времен вплоть до XV века, связана с характерной для многих исследователей истории Новгорода тенденцией рассматривать его внутренний строй как неизменный, неподвижный, по сути дела застойный. При такой постановке вопроса, рассматривающей вкупе все походы новгородских молодцев в далекие страны <…>, они (эти походы) выступают как проявление новгородского духа, ищущего «раздолья, простора, подвигов, за пределами Новгородской земли» [14].

Это позиция Вернадского, мы же на основании собственных исследований считаем, что хронологические рамки ушкуйничества нельзя столь искусственно снижать (учитывая, что само явление развилось гораздо раньше, чем получило свое определение).

Повольничество-ушкуйничество для другого знатока средневековой истории России — И. Д. Беляева — «чистый продукт новгородской жизни»; в нем находит выход для своей энергии «буйная и неугомонная новгородская молодежь, которая не знала, куда деваться со своею силою и молодечеством, все те, у кого душа просилась на волю погулять по белому свету». (Родители охотно отпускали своих детей ушкуйничать и сложили пословицу: «Чужая сторона прибавит ума».)

Правда, Беляев с этим психологическим (я бы сказал более емко — бихевиористическим) объяснением ушкуйничества пытается связать и экономические причины «удалых походов» ушкуйников. Он пишет: «По минованию разгульного возраста, наскучивши буйством… (ушкуйники) как люди бывалые или сами начинали торговлю на свои капиталы, может быть собранные из добыч, приобретенных во время удалых походов, или делались помощниками старших, водили их караваны в новгородские земли» [15].

Несколько неубедительно, но вполне подпадает, как раньше бы сказали, «под формулу о «первоначальном накоплении капитала».

Дальше этого общего размышления по «возрастной психологии», навеянного, конечно, наблюдениями над нравами московских купцов XIX в. и их приказчиков, Беляев не идет, оставляя описываемое им явление необъясненным. Мало продвинули вопрос об ушкуйниках и позднейшие исследователи, обычно относившие начало ушкуйничества к самым ранним временам новгородской истории.

А. С. Лаппо-Данилевский характеризовал ушкуйничество как заключительный этап истории новгородской колонизации, как вырождение военно-финансовой колонизации [16].

Действительно, имеются все основания, как это будет показано ниже, отделить походы второй половины XIV и начала XV в. от более ранних, как особый и весьма существенный этап в истории новгородских ушкуйников. Правда, Бернадский замечает: «спрашивается, однако, насколько оправданным является отнесение именно к этому этапу наименования «ушкуйничество». Сужение значения термина «ушкуйничество» оправдывается терминологией источников (летописей), которые пользуются им только в узком, хронологически ограниченном, вполне определенном смысле» [17].