"Варяг" не сдается - Владимир Шеменев Страница 3

Перебирая ссохшиеся от времени листы, я думал о превратностях судьбы: отец принимал крейсер, а я пустил его на дно. C’est la vie. «Варяг» для меня был больше чем крейсер. Для меня это была конечная точка, поставившая жирный крест на замашках карьериста и закоренелого холостяка, так называемая точка невозврата, после которой Петербург с его блеском и напыщенностью ушел на задний план, уступив место провинциальному Порт-Артуру. В сентябре девятьсот третьего с императорской яхты «Штандарт», причалившей возле баков Петропавловской крепости, на берег сошел капитан второго ранга Алексей Константинович Муромцев. А ровно через три месяца на «Варяг» поднялся матрос второй статьи Алексей Муромцев, разжалованный за драку и поведение, позорящее честь и достоинство офицера. С другой стороны, «Варяг» подарил мне Катю и стал моим крестным отцом, перемолов амбиции и снобизм и навсегда изменив мое отношение к жизни.

Я не знал, что делать с отцовскими бумагами, и сунул их в вещмешок – так, на всякий случай. Вынул из книжного шкафа Атлас Российской империи и вырвал из него карту Области войска Донского. Где-то на Дону Алексеев собирал добровольцев. Туда и лежал мой путь. Я аккуратно сложил листы и сунул их в нагрудный карман.

Постоял, осматриваясь и раздумывая, что бы еще забрать на память о доме, который я никогда уже не увижу. Забрать хотелось все. Все было дорого и мило: от кованых бронзовых подсвечников, стоящих на столе, до тяжелых напольных часов голландской фирмы «Томсон и сыновья». Все не унести. Не тот случай. Вздохнул, перекрестился и, прихватив вещмешок, вышел из кабинета.

* * *

Винчестер я подарил Кузьмичу, чем вызвал у старика несказанную радость. Фарфоровый сервиз, выпущенный к годовщине битвы «Варяга» и «Корейца», отдал Дарье. Это была даже не память, это была целая жизнь, прожитая за один день. Жалко его было оставлять, но тащить с собой полсотни тарелок и чашек было просто бессмысленно.

Прощались недолго. Без слез, с одними только вздохами.

– Катюше и Димке привет от нас передай, – шептала Дарья, увязывая узелок с остатками праздничного обеда. – Ох, Господи, да что же это за жизнь такая наступила…

– Не скули, – хлюпал Кузьмич носом. – Прорвемся. – Он потоптался, почесывая затылок, и шагнул ко мне. – Снимай!

– Что? – не понял я.

– Шинель снимай. – Кузьмич стащил с себя рваную, засаленную фуфайку и сунул мне в руки. – В своей одежде ты и за околицу не выйдешь, шлепнут или в ЧК заберут. А там все равно шлепнут.

Он был прав. Офицерская шинель с некоторых пор из символа успеха превратилась в стопроцентный пропуск на тот свет.

Обнялись по-родственному, поцеловались на прощание – и я толкнул дверь, принимая на себя зной занимающегося летнего дня.

– Ну, будьте здоровы!

– Не поминай и ты нас лихом, Алексей Константинович!

Так и расстались… Навсегда…

– «За недостойное поведение, в отношении статского советника Арсения Павловича Слизнева, а также в силу того, что лейтенант Алексей Муромцев не пожелал принести свои извинения вышеназванной персоне и не раскаялся в содеянном, суд постановил…» – Председатель военно-окружного суда поднял пенсне и посмотрел на меня, ожидая раскаяния. Раскаяния не было, и он, опустив голову, погрузился в текст постановления: – «…исключить лейтенанта Муромцева Алексея Константиновича из списков гвардии, разжаловать в рядовые и перевести на флот. Без права досрочного получения офицерского чина в мирное время».

Я вздрогнул и открыл глаза.

В кубрике было темно. На веревках раскачивались бушлаты и тельняшки. Пахло кислотой, потом и сыростью. Сырость дала толчок появлению черной плесени, влажным, вечно не просыхающим простыням и глухому ухающему кашлю, предвестнику чахотки. С температурой лежала почти половина новобранцев. Вторую половину доконала непрекращающаяся болтанка. Молодые здоровые парни, непривычные к морской качке, обхватив ведра руками, познавали симптомы морской болезни непосредственно в кубрике, не имея сил и мужества выбраться наверх под нескончаемые потоки дождя и перекатывающиеся через палубу волны.

Достал часы. Стрелки показывали полпятого.

До подъема еще полтора часа. Само понятие «подъем» после выхода из Кронштадта соблюдалось лишь до Калькутты. После Калькутты к начальнику команды, сопровождающей новобранцев, пришел судовой врач и без обиняков и исключительно матом сообщил штабс-капитану Мальцеву, что тот мудак. И если он не прекратит каждый день мариновать будущих матросов императорского флота на палубе под проливным дождем, он не ручается за себя и, по всей видимости, этой же ночью скинет штабс-капитана за борт.

На вопрос: «Что же вас не устраивает, голубчик?» – судовой врач высморкался и сказал: «Да все! Мать твою! У меня лазарет забит до отказа. Количество нуждающихся в хинине только за сутки выросло в два раза. Мне своих лечить нечем, а тут ты еще каждый день молодняк подкидываешь. Еще пару раз устроишь построение – и некого будет строить». Развернулся и ушел, помахивая стетоскопом.

Мальцев хоть был служака, но с головой. Прикинул, что за убыль с него спросят вдвойне, и махнул рукой на построения и перекличку, верно рассудив, что вверенные ему лица все равно никуда не денутся с корабля. А вот смертность от лихоимки ему ни к чему. Это он тропическую лихорадку так называл, которая, словно из пулемета, косила новобранцев и членов команды.

Ухватившись за поручни, я подтянулся и сел. Сел как мог…

В подвесной кровати лучше лежать, чем сидеть. С потолка капало, пароход скрипел и ходил ходуном, взлетая и оседая на волне. Чей-то глухой голос за переборкой требовал включить помпу.

– Помпу, помпу включай, – кричал голос. – Тащи в машинное отделение. Люк задрай, бестолочь.

Все такое родное почему-то было чужим. Почему? Да потому, что вы облажались, господин Муромцев. Я вздохнул и спрыгнул с кровати, угодив ногой в чью-то блевотину.

Меня перекосило. Не глядя, сдернул с веревки чужую портянку и вытер ногу. Портянку кинул на пол. Надел ботинки на босу ногу, накинул на плечи бушлат и как был в одном исподнем, так и пошел к трапу.

По моим расчетам, мы должны были три дня назад прийти в Порт-Артур. Но, похоже, «Аргунь» выбилась из графика и сильно тормозила из-за шторма.

После Манилы не было ни одного сухого дня. Вода нескончаемым потоком хлестала из прохудившегося неба, отчего морская гладь была похожа на гигантский бурлящий котел. Ураган, в который попала «Аргунь», пришел с востока, зародившись где-то в глубинах Тихого океана. Было такое ощущение, что циклон, несущий миллионы тонн воды, специально обогнул Филиппины, чтобы, ворвавшись в узкую горловину пролива Боши, найти и утопить пароход, шедший из Санкт-Петербурга в Порт-Артур.

Грозовой фронт сплошной темно-свинцовой пеленой затягивал горизонт, превращая день в ночь, а ночь в ад из-за ежеминутных всполохов и раскатов грома.