Секреты женщин Ренессанса - Эдуард Фукс Страница 3

Каждая эпоха хотела выявить самую сущность явлений, и она выявляла ее именно таким образом. Каждая эпоха воспользовалась последствиями теории еще прежде, чем она обосновала или уяснила себе эту теорию. То же самое применимо и к литературной сатире. Вот почему карикатуре словесной и пластической и должно быть отведено почетное место в истории нравов.

Если подвести итог всему сказанному о ценности современных исследуемой эпохе документов, то мы придем к следующему выводу: каждая эпоха сама пишет свою историю нравов.

Она создает ее во всех тех тысячах форм, в которых обнаруживается ее творчество. Все равно, выступала ли она в религиозном облачении или в пестрой одежде необузданной жизнерадостности, всегда за этими видимостями скрывается она, эпоха, ее специфическая человечность.

Наша задача – расшифровать и истолковать созданные каждой эпохой иероглифы, на языке которых она написала свою историю.

Эту задачу мы и попытаемся здесь решить.

Происхождение и основа единобрачия. – Изменчивость половой морали. – Законы этих изменений. – Вывод относительно будущего. – План исследования

Основанием всей нашей культуры со всеми ее излучениями и всеми ее завоеваниями служит институт частной собственности. Все выстраивается на частной собственности, все связано с ней – возвышеннейшее проявление человеческого духа, равно как и низменные, мелочные стороны будничной жизни. Интересы частной собственности обусловили и создали также основную форму половой морали, а именно моногамию, единобрачие.

Не только прежде, но еще и теперь единобрачие считается плодом индивидуальной половой любви. Это грубейшая ошибка, ибо единобрачие ни в принципе, ни в смысле цели, которой оно должно было служить и которой оно на самом деле и служит, никогда ничего общего с ней не имело. Сделать индивидуальную любовь своим базисом – таков в лучшем случае тот идеал, к которому единобрачие стремится в качестве известного учреждения. Но единобрачие не было созданием индивидуальной любви, да осуществило этот идеал лишь временно, в том или другом классе. Моногамия выросла из совсем других культурных факторов и потребностей. Как это исчерпывающим образом доказал Льюис Г. Морган в своей эволюции семьи, единобрачие было последствием концентрации значительных богатств в одних руках – и притом в руках мужчины – и желания передать эти богатства детям именно этого и никакого другого мужчины. Женщина должна была стать матерью детей, относительно которых отец мог быть убежден, что именно он их произвел. Греки, у которых единобрачие впервые получило свое развитие, откровенно видели в этом его исключительную цель. Необходимо уже здесь подчеркнуть, что в единобрачии следует видеть не результат примирения мужчины и женщины, а еще менее – высшую форму брака, а, как потом будет выяснено, «провозглашение полового антагонизма, совершенно неизвестного доисторическому человечеству».

Таковы основания и цель единобрачия. Внутренняя логика этой формы полового общения сводится к следующему требованию: половые сношения должны ограничиться сношениями между одним мужчиной и одной женщиной, между одной женщиной и одним мужчиной, и притом исключительно в рамках соединяющего их брака. Таково было бы логическое требование, предъявляемое к человеку институтом единобрачия.

Несомненно, официально такой закон и выставлялся, но его суровая незыблемость всегда была обязательна только для женщины, для мужчины он во все времена имел в лучшем случае лишь официозное значение.

Странная и явная двойственность. Но это только мнимое противоречие. На самом деле, как нетрудно увидеть, это не непримиримое противоречие, а «естественный порядок вещей». Родившись не из индивидуальной половой любви, покоясь на условности, единобрачие представляет такую форму семьи, которая основана не на естественных, а на экономических условиях. Так как этими экономическими предпосылками являлись – и еще теперь являются – хозяйственные интересы мужчины, то они должны были иметь своим последствием принципиальное порабощение одного пола другим, а именно господство в браке мужчины и неразрывно с ним связанное угнетение женщины. Происхождение частной собственности требовало только единобрачия женщины как средства получить законных наследников. А открытой или скрытой полигамии мужчин ничто решительно не препятствовало. Так как в браке мужчина представляет собой господствующий класс, а женщина – угнетенный и эксплуатируемый, то мужчина всегда был единственным законодателем, издававшим законы в своих собственных интересах. Почти всегда строго требуя от женщины целомудрия, почти всегда объявляя неверность женщины величайшим преступлением, он в то же время всегда ставил своим собственным вожделениям лишь самые примитивные преграды. Все это не более и не менее как внутренняя необходимость явления и поэтому «естественный порядок вещей». Из этого противоречия, однако, выросло нечто, что не входило в планы людей, что также сделалось «естественным порядком вещей», – месть изнасилованной природы. Эта месть природы обнаруживается в двух неизбежных и неотделимых от нашей культуры учреждениях. Это – адюльтер и проституция, как два неизбежных социальных института.

Раб всегда мстит тем орудием, которым он был побежден и порабощен. На всех языках, в тысяче разнообразных форм и формул закон устами государства, церкви и общества толковал женщине в продолжение всей ее жизни, что, кроме мужа, никто другой не должен разделять ее ложа и касаться ее тела. Во все времена и у всех народов женщина мстила тем, что и другие мужчины разделяли ее ложе и обладали ее телом и что единственным точным доказательством отцовства может служить одно только моральное убеждение мужчины. И это несмотря на социальную опалу в случае разоблачения обмана, несмотря на суровые и подчас варварские наказания, всегда угрожавшие мести женщины. Эту жажду мести ничем нельзя искоренить, потому что, пока брак основан на условностях, он по существу своему противоестествен. То же самое применимо и к проституции, этому суррогату брака. Никакой закон не был в силах уничтожить ее, никакое варварское обращение не ставило ее жриц ни на один день вне общественного союза. В худшем случае проституции приходилось иногда прятаться, и она пряталась в самом деле, хотя все заинтересованные и находили дорогу к ее логовищу. Эта ее неискоренимость совершенно логична. Частная собственность, покоясь на экономическом развитии в сторону торговли, присвоила всему товарный характер, свела все вещи к их денежной стоимости. Любовь стала таким же предметом торговли, как платье. Вот почему большинство браков носит характер торговой сделки, а проституция – это любовь за задельную плату, как циники грубо, но довольно метко назвали ее в отличие от брака, этой оплаты гуртом, – неотделима от единобрачия, которое постоянно снова вызывает ее к жизни, сколько бы его апологеты ни осуждали ее, так как она в конце концов все же представляет тот громоотвод, в котором моногамия нуждается, чтобы хотя некоторым образом обеспечить свою цель, заключающуюся в законных наследниках. Словом, с какой бы стороны мы ни подошли к вопросу, как ни печально признаться в этом, прелюбодеяние и проституция – неизбежные социальные явления: постоянный любовник жены, муж-рогоносец и проститутка – неизменные социальные типы. Другими словами: «таков естественный порядок вещей».