Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира - Ниал Фергюсон Страница 3

Реконструируя мысль прошлого, я старался помнить то, о чем склонны забывать люди, плохо знающие историю: большинство наших предшественников умерли молодыми либо ждали, что умрут молодыми, а те, кто прожил дольше, не раз теряли любимых. Мой любимый поэт Джон Донн, гений эпохи Якова I, прожил 59 лет (на 13 лет больше, чем мне сейчас). Адвокат, член парламента и (после отречения от католической веры) англиканский священник, Донн по любви (и тайно) женился на племяннице лорда-хранителя королевской печати Томаса Эджертона, чьим секретарем состоял. И после того, как тайна была раскрыта, потерял эту должность [5]. За 16 лет жизни в нищете Анна Донн родила 12 детей (трое – Фрэнсис, Николас и Мэри – умерли, не достигнув возраста 10 лет) и умерла родами (последний, двенадцатый, ребенок родился мертвым). После того, как умерла Люси, любимая дочь поэта, а сам он едва не последовал за нею в могилу, Донн написал “Обращения к Господу в час нужды и бедствий” (1624): “Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол: он звонит и по тебе” [6]. Три года спустя смерть близкого друга вдохновила Донна на сочинение “Вечерни в день Св. Люции, самый короткий день в году”:

Влюбленные, в меня всмотритесь выВ грядущем веке – в будущей весне:Я мертв. И эту смерть во мнеТворит алхимия любви;Она ведь в свой черед –Из ничего все вещи создает:Из тусклости, отсутствия, пустот…Разъят я был. Но, вновь меня создав,Смерть, бездна, тьма сложились в мой состав [7].

Эти строки следует прочесть всякому, кто желает знать, как жилось во времена, когда продолжительность жизни была более чем вдвое меньше нынешней.

Смерть могла забрать человека в расцвете сил, и мысль эта отравляла существование. Это означало также, что большинство “строителей цивилизаций” в пору своих свершений были молодыми. Великий голландско-еврейский философ Спиноза (предположивший, что существует лишь вселенная, состоящая из материальной субстанции и связанная причинной обусловленностью, а Бог – это естественный порядок, который мы смутно ощущаем, и ничего больше) умер в 1677 году в возрасте 44 лет – вероятно, от пыли, которую вдыхал, шлифуя оптические линзы (так он зарабатывал на жизнь). Блез Паскаль – основоположник теории вероятностей и гидродинамики, автор “Мыслей”, величайшей из апологий христианства, – прожил 39 лет (он мог погибнуть и раньше, если бы дорожное происшествие, которое вновь пробудило у него интерес к религии, оказалось фатальным [8]). Кто знает, какие еще великие дела могли свершить эти гении, если бы они прожили столько же, сколько, например, великие гуманисты Эразм Роттердамский (69 лет) или Монтень (59 лет)? Моцарт, автор “Дон Жуана” – прекраснейшей из опер, – умер в возрасте 35 лет. Франц Шуберт, сочинивший потрясающий струнный квинтет до мажор (D956), погиб (вероятно, от сифилиса) в 31 год. Они были плодовитыми авторами, однако можно только гадать, что еще они сочинили бы, если бы им были отпущены 63 года, которые прожил вялый Иоганнес Брамс, или 72 года, доставшиеся тяжеловесному Антону Брукнеру? Шотландский поэт Роберт Бернс, в “Честной бедности” лучше всех сумевший выразить идею эгалитаризма, умер в 1796 году в возрасте 37 лет. Какая несправедливость: поэта, сильнее всех презиравшего родовые почести (“Богатство – // Штамп на золотом, // А золотой – // Мы сами!” [9]), пережил поэт, которого почести действительно заботили – лорд Альфред Теннисон. Он умер в возрасте 83 лет. “Золотая сокровищница” Пэлгрейва [10] была бы куда лучше, если бы в ней было побольше Бернса и поменьше Теннисона. А как картинные галереи отличались бы от нынешних, если бы сверхстарательный Ян Вермеер прожил 91 год, как сверхплодовитый Пабло Пикассо, а тот, напротив, умер в 39 лет!

Политика – тоже своего рода искусство. Это ничуть не менее важная часть цивилизации, чем философия, опера, поэзия или живопись. Но, заметим, Авраам Линкольн – величайший американский автор политики – пал жертвой обуреваемого мелкой злобой убийцы, проработав всего один срок в Белом доме, спустя 6 недель после второй инаугурационной речи. Ему было 56 лет. Какой стала бы эпоха Реконструкции, если бы автор Геттисбергской речи, этот создавший себя титан, родившийся в бревенчатой хижине (и определивший американцев как “нацию, своим рождением обязанную свободе и посвятившую себя доказательству того, что все люди рождены равными”, с “правительством из народа, созданным народом и для народа”), прожил бы столько же, сколько Франклин Д. Рузвельт – игрок в поло, а после разбитый полиомиелитом сановник, который благодаря медикам исполнял президентские обязанности почти 4 срока – до своей смерти в возрасте 63 лет?

Поскольку наша жизнь сильно отличается от жизни большинства людей прошлого (не только продолжительностью, но и ком фортом), нам придется напрячь воображение, чтобы научиться понимать их. В книге великого экономиста и обществоведа Адама Смита “Теория моральных чувств”, написанной за полтора века до автобиографии Коллингвуда, приводится объяснение, почему в цивилизованном обществе нет “войны всех против всех”:

Так как никакое непосредственное наблюдение не в силах познакомить нас с тем, что чувствуют другие люди, то мы и не можем составить себе понятия об их ощущениях иначе, как представив себя в их положении. Вообразим, что такой же человек, как и мы, вздернут на дыбу – чувства наши никогда не доставили бы нам понятия о том, что он страдает, если бы мы не знали ничего другого, кроме своего благого состояния. Чувства наши ни в коем случае не могут представить нам ничего, кроме того, что есть в нас самих, поэтому только посредством воображения мы сможем представить себе ощущения этого страдающего человека. Но и само воображение доставляет нам это понятие только потому, что при его содействии мы представляем себе, что бы мы испытывали на его месте. Оно предупреждает нас в таком случае об ощущениях, которые родились бы в нас, а не о тех, которые испытываются им. Оно переносит нас в его положение [11].

Конечно, именно это, по Коллингвуду, историк и должен делать. И мне хотелось бы, чтобы мой читатель поступал так же. Очень важно понять, что привело эту цивилизацию к удивительному процветанию, влиянию и могуществу. Однако понять это невозможно без симпатии. Это еще труднее сделать, если приходится восстанавливать мысли людей, принадлежащих к другим цивилизациям, покоренных Западом или подчиненных ему: ведь они столь же важные действующие лица драмы. Это не история Запада, а история мира.