Черный граф - Серж Арденн Страница 3

– К тому же, ваша голова, при сложившихся обстоятельствах, не есть чем-то ценным, чем-то, что способно изменить положение дел, переломив партию в нашу пользу. А случайных жертв я не приемлю.

– Но теперь, из-за моей нерасторопности, многие ваши враги, как при Дворе, так и в провинции, получат возможность нанести если не смертельный, то весьма ощутимый удар, опорочив вас в глазах Его Величества?

– Друг мой, мой верный Рошфор, в момент, когда на вас обрушивается всеобщее презрение, не спешите посыпать голову пеплом, так как сие не является крахом, по той причине, что, во-первых, мнение большинства никогда не являлось истиной. Во-вторых, нет ничего более непостоянного и изменчивого чем суждение человечества… толпа, как всякое порождение жестокости, весьма доверчива, любопытна, а значит, не лишена сострадательности. Эти напыщенные павлины, из золотой клетки под названием Лувр, не являются исключением. Вы, несомненно, правы, моя жизнь под угрозой, она подвержена серьезной опасности, учитывая эту историю с Бекингемом. Но у нас есть шанс, и нам предстоит отыграться.

Он вдруг, на мгновенье оживился, и, вытянув руку, указал пальцем на Рошфора.

– Вам, граф, придется отыграться. Вы вернете мне всё, что я потребую, и если быть откровенным до конца, у нас просто нет другого выхода. И вот в этом случае, если вы лишитесь жизни, ваши головы будут сложены не впустую. Ваша смерть будет во благо Франции, а значит мне.

Приклонив голову, граф тихо произнес:

– Монсеньор, клянусь, мы принесем вам победу.

Последние слова, казалось, как-то необычайно подействовали на кардинала. Он, опустившись в кресло, мечтательно протянул:

– Победу…

Предложив жестом Рошфору присесть, чем тот не преминул воспользоваться, «Красный герцог» как то странно, совсем тихо, с иронией, и неприсущей ему мечтательностью, прошептал:

– Победа…в сущности, что такое победа? Всего лишь короткое слово, с которого, человеческие обыденность и равнодушие, словно позолоту с металла, стерли величайшее значение, за которым возвышается вечность. За этим простым словом, кроются понятия, легкие словно мотыльки; несокрушимые будто скалы; быстрые, как неудержимые надежды, чаяния, грезы, словно стрелы, направляемые нами во все уголки осязаемого мирка. В темных и потаенных глубинах сего океана страстей, таятся исключительные качества: благородство, честность, бесстрашие, верность, которые человек пытается осмыслить, воспитать в себе, большую часть никчемной грешной жизни, зачастую так и не решив, сей непростой задачи. Не являюсь исключением и я, любезный граф. Но, к слову, я извечно, уповал лишь на свои силы, стараясь как можно глубже, в совершенстве, постичь суть и вооружиться сими замечательными достоинствами, не останавливаясь ни перед чем, карабкаясь на гранитную скалу истины. Я не колебался ни на мгновение, когда приходилось противопоставлять противнику всё то, что имеется в моем арсенале: волю; ловкость; хитрость; изворотливость; распорядительность; быстроту принятия решений; коварство, если угодно; ум, наконец! И, что же, спросите вы меня – вы непременно одерживали победу?

В руке у Ришелье, появились знакомые нам четки из слоновой кости – привилегия кавалеров ордена Святого Духа. В его тонких пальцах, сверкнув в отблесках пламени, заскользили отшлифованные зерна.

– Ответ напрашивается сам собой…вот только причины, подобным неудачам, каждый усматривает разные.

Тихо произнес герцог. В полумраке кабинета, силуэт Рошфора, отражавшийся огромной черной тенью в складках драпированной стены, казался гигантским приведением, беседовавшим с крошечным, почти невидимым гномом, очертания которого, утопали в глубоком бархатном кресле. Кардинал на какое-то время замолчал, неотрывно, любуясь огнем, бушевавшим в камине.

– Во всем этом многообразии человеческих достоинств и пороков, мой друг Рошфор, не достает сущего пустяка, крошечной детали, едва заметной составляющей, наличие которой в судьбе, увы, от нас не зависит. Это нельзя купить, отвоевать, выменять, украсть, выиграть, нельзя в себе воспитать…удача, вот о чем грезит каждый игрок. Порой, она становится так значительна, что затмевает всю палитру упомянутых качеств, весь арсенал достоинств, разбив в дребезги, нашу надежду на викторию. И, что же тогда?

Уловив на себе сосредоточенный взгляд Рошфора, кардинал ответил ему улыбкой мученика.

– Тогда, милый граф, выигрывает тот, кто вовсе не заслуживает победы, тот, кому чужды все эти сломанные копья устремлений, растрощенные на ледяных ристалищах терпения и выдержки, с единственной целью, слепить из себя достойного. Все ваши доведенные до совершенства преимущества, сулящие триумф над ничтожеством, превращаются в ничто, оставив вас наедине с горестным, но очевидным поражением. Случается то, что, на ваш взгляд, не могло произойти никогда! Но удача была благосклонна к вашему сопернику, а значит всё остальное, не имеет, ни малейшего значения…Вы, несомненно, пожелаете поинтересоваться – почему всё так? Очень просто, Рошфор. Приведенное мною выше, это лишь по нашему земному, мирскому, суетному разумению, всё, что необходимо для победы. А там…

Ришелье поднял руку, указав пальцем в высь, скрытую потолком.

– …там, на Небе, очевидно, иного мнения. И вот, в противостояние с непобедимой армадой, до мелочей выверенной системой, отлаженным механизмом, вступает Небо, удостоив, на наш взгляд, презренного, исключительно ничтожной мелочью, к тому же находящейся в бесспорном меньшинстве, против нашего величавого воинства – удачей. Наш взор застилает неверие, глаза отказываются видеть, а разум понимать, то с чем предлагает смериться Судьба. Всё рушится, разбивается и утопает в хаосе. Всё, что кропотливым трудом, с нечеловеческим терпением, камень за камнем возводилось в желанную несокрушимую твердыню, в миг, превращается в горстку пепла. Ты растоптан, унижен и опрокинут – это конец.... Но нет, человек, если он таковым является, всенепременно поднимается, превозмогая боль, усталость, разочарование, горечь потерь, он восстает из мрака и начинает всё сначала…

Блеск в глазах кардинала угас, он как-то совсем спокойно, даже несколько отрешенно, вновь, воззрился на пляшущие за чугунной решеткой языки пламени, утратившего свой азарт, будто ощущая настроение герцога.

– В своё время, меня всё это ужасно мучило и раздражало, делая мою жизнь бессмысленной и безотрадной. Да-да, Рошфор, пустой и напрасной. Пока я не понял, что это всего лишь игра, шутка, которая называется – жизнью. В этой забаве, как впрочем, и любой другой, есть свои правила, по которым разрешается играть. Играть, или уйти в небытие. Незачем обижаться на Провидение, ведь нам оставили выбор. Выбор, на мой взгляд, не совсем справедливый, подвесив к одной из чаш гири в виде честолюбия, принципов, позора поражения, греха суицида и неутомимую жажду – жажду славы победителя! Разве может человек коему не чуждо все это, тихо и добровольно выйти из игры? Не-е-ет, и мы карабкаемся, словно ничтожные букашки, вновь и вновь тасуя колоду, под названием «судьба», в надежде вытащить карту, именуемую – «удачей».

Рошфор, несколько обескураженный, столь долгой, с несвойственным для кардинала привкусом морали, речью, тем не менее, не выдавая смущения, бесстрастно глядел на Ришелье.