Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев Страница 3

«У Бриков в этой организации немало приятелей и знакомых… Понятно, через Бриков Маяковский тоже был знаком с ними…

Не стану, однако, углубляться в степень взаимоотношений Маяковского с сотрудниками ОГПУ. Отмечу только, что знакомства эти были отнюдь не шапочными.

Ещё раз зададимся вопросом, мог ли поэт, имея таких влиятельных знакомых в ОГПУ, получить отказ в визе?»

Даже задав вопрос, который не требовал никакого ответа (он был ясен и так), Скорятин продолжил поиски в архивах министерства иностранных дел и не нашёл там не только отказа в визе, но даже и запроса на неё.

Александр Михайлов:

«Неизвестно, каковы причины, помешавшие этой поездке. Был ли это отказ в визе, было ли что-то другое? Всякие предположения на этот счёт, высказывавшиеся прежде, не подтверждены документально».

Бенгт Янгфельдт:

«Скорее всего, Маяковскому действительно отказали в выездной визе, но это было сделано в устной форме – ему дали понять, что подавать документы бессмысленно».

Вот тут-то, пожалуй, самое время обратить внимание на небольшую заметку, появившуюся в американской газете «Нью-Йорк Таймс» в тот же день, что и запись в дневнике Лили Брик – 8 сентября. В заметке, которая называлась «Скандал в советском банке» и имела подзаголовок «Коммунистический суд винит бывшего директора за деморализацию», речь шла об очередном высокопоставленном советском невозвращенце:

«Аарон Шейнман, бывший директор советского Государственного банка, недавно посетивший САСШ и затем отказавшийся вернуться в Россию, был объявлен судом коммунистической партии, завершившемся 17 августа, ответственным за скандальную деморализацию, открывшуюся среди сотрудников-коммунистов Государственного банка».

Напомним, что Арон Львович Шейнман действительно отказался вернуться в СССР, но пошёл на сделку с Кремлём, который позволил ему возглавить лондонский отдел Интуриста. Необыкновенная судьба банкира-невозвращенца активно обсуждалась европейцами и советскими дипломатами, имевшими доступ к зарубежной прессе.

Газета «Нью-Йорк Таймс» в СССР не распространялась, поэтому нет никаких оснований связывать появившуюся в ней заметку о скандале в советском банке с тем, что произошло вскоре в стране Советов – она жила по своим законам. И с 15 по 22 сентября в ней проводилось ответственнейшее мероприятие – «антиалкогольная неделя», проходившая под лозунгом:

«Рабочая общественность объявляет беспощадную войну алкоголизму…возвышает свой голос… против попыток сорвать пятилетку нашей индустриализации».

К голосу «рабочей общественности» присоединил свои поэтические строчки и Владимир Маяковский, опубликовавший 15 сентября в «Рабочей газете» стихотворение «Два опиума». В нём говорилось:

«С этим ли / винолизомвыстроить / социализм?Справиться ли / пьянымс пятилетним планом?Этим ли / сжать / себя / в дисциплине?Им / не пройти / и по ровной линии!Рабочий ответ —нет!»

Заканчивалось стихотворение так:

«Мы / пафосом новым / упьёмся допьяна,вином / своих / не ослабим воль.Долой / из жизни / два опиума —бога / и алкоголь!»

Призывая изгнать «бога и алкоголь», Маяковский, вроде бы, выступал против религии и пьянства. Но в это же самое время он готовился призвать «рабочую общественность» к изгнанию других нежелательных субъектов, мешавших «выстроить социализм» (ведь фамилии прототипов отрицательных персонажей его новой пьесы тоже начинались с букв «Б» и «А»),

В эти же сентябрьские дни в Москву из Парижа неожиданно приехали супруги Воловичи, Захар и Фаина. Напомним, что Захар Ильич работал резидентом ОГПУ, а его жена Александра Осиповна (Фаина) ему помогала.

Бенгт Янгфельдт:

«Их часто видели среди гостей в Гендриковом…»

А 19 сентября в дневнике Лили Брик появилась запись о том, что Маяковский…

«…уже не говорит о 3-х месяцах по Союзу, а собирается весной в Бразилию (т. е. в Париж)».

Отсутствие каких бы то ни было документальных свидетельств о том, что же помешало Маяковскому осенью 1929 года поехать туда, куда он рвался всё лето, заставило Бенгта Янгфельдта признать:

«Из всех неясных моментов биографии Маяковского самые загадочные обстоятельства связаны с его несостоявшейся поездкой в Париж».

Попробуем в этих «загадочных обстоятельствах» разобраться.

Неожиданное событие

История, завершившаяся отменой поездки Маяковского в Париж, началась за два года до этой отмены – в тот самый момент, когда страна Советов принялась в массовом порядке снимать членов Объединённой левой оппозиции со всех занимаемых ими постов. Осенью 1927 года политбюро ЦК ВКП(б), состоявшее к тому времени уже сплошь из сторонников Сталина, постановило снять видного оппозиционера Христиана Георгиевича Раковского с поста полномочного представителя СССР во Франции. Вместо него в Париж было решено направить полпреда в Японии Валериана Савельевича Довгалевского. Тот предложил, чтобы вместе с ним поехал и его советник Григорий Зиновьевич Беседовский. Члены политбюро не возражали, и в октябре 1927 года Довгалевский с Беседовским, утверждённые на свои посты высшим партийным ареопагом (что для той поры было событием невероятным), прибыли в Париж. Это им представлялся Маяковский в два своих последних приезда в столицу Франции.

В Париже в то время жил и бывший секретарь Сталина Борис Георгиевич Бажанов, сбежавший из СССР и написавший потом в своих «Воспоминаниях»:

«Через некоторое время после моего прибытия в Париж, прошедшего тихо и незаметно, произошла громкая история с бегством из парижского полпредства Беседовского. Полпред СССР во Франции Довгалевский был в очень долгом отпуску по болезни, и на посту полпреда его заменял советник посольства Беседовский. В один прекрасный день, спасаясь от ареста в посольстве, он бежал, перепрыгнув через стенку сада посольства. В течение месяца пресса с восхищением смаковала небывалый случай – посол спасается бегством из собственного посольства, прыгая через стенку. Осталась только для всех неизвестной причина этого бегства – Беседовскому самому рассказывать об этом было невыгодно, а знавшее всё английское правительство предпочло промолчать».

Слова Бажанова («через некоторое время после моего прибытия в Париж») звучат довольно неопределённо. Между тем в Париж он прибыл летом 1928 года, а «громкая история» с Беседовским произошла через год – осенью 1929-го. Кроме того, следует учесть, что в тех событиях Бажанов никакого участия не принимал, получая всю информацию из парижских газет. Поэтому в его рассказе есть небольшие неточности, которые мы будем выправлять, добавляя подробности, открывшиеся уже в последующее время.