Шахматы без пощады: секретные материалы... - Виктор Корчной Страница 3

Та зима оказалась самой тяжелой для ленинградцев. Это был уже не город; ничего не работало. Закрылись почти все магазины, из-за недостатка электроэнергии перестали ходить трамваи, месяц не выходила последняя оставшаяся газета «Ленинградская правда», в январе замолчала единственная радиостанция города. А радио было очень важно, ведь оно сообщало о бомбежках. Дома не отапливались. Паровое отопление, если таковое существовало, конечно, не функционировало. Нужно было топить печки, но не хватало дров. Жители города обзавелись маленькими железными печками. Их называли «буржуйками». К таким было легче найти топливо. Замерзал водопровод. С двумя ведрами я ходил на Неву, примерно километр от дома, брать воду из проруби.

Роза Абрамовна потеряла двух братьев — одного убили во время финской кампании 1939-40 годов, другой погиб в первые месяцы войны в 1941 году. Ей приходилось сколь возможно долго скрывать эти смерти от матери… Мой дядя Константин (брат отца) украл кусок хлеба в булочной. После этого он исчез — наверное, его трибунал расстрелял… Его жена умерла от голода, осталась дочка Юля четырех лет. Она выдержала эту зиму, и весной 1942-го моя мачеха отправила ее в эвакуацию. Больше я ее не видел.

У бабушки был кот, она звала его «Мачек». Неплохо звучит по-русски, но в переводе с польского это просто «кот». Еще не начался повальный голод в городе, как в сентябре Мачек бесследно исчез. О приближении голода бабушка догадывалась; у нее был сундук, наполненный крупами. Но когда в декабре она его открыла, оказалось, что все содержимое сгрызли мыши.

Первый налет на город был 8 сентября 1941 года. Подожгли склады продовольствия, так называемые Бадаевские склады. Оттуда валил дым. Совершенно очевидно, что на немцев работали осведомители в городе — советская система наплодила столько врагов, что немцы уже все знали и первым делом разбомбили эти склады. Вообще, немцы старались уничтожить важные объекты, чтобы ослабить оборону города. В начале Литейного проспекта под номером 4 стоял так называемый «Большой дом», т. е. управление КГБ; немцы хотели его уничтожить. Но дом охранялся, на крыше стояли зенитки, попасть в него было трудно. Бомбы падали чуть поодаль. Вокруг нашего дома (Литейный, 16) было немало разрушено. Одна бомба, килограмм в 200, упала на тротуар перед нашим домом. Капитальная стена треснула. Но бомба не взорвалась; если бы взорвалась, вряд ли мы бы с вами встретились, читатель. Моей бабушке очень хотелось уехать куда-нибудь подальше от сомнительного соседства.

Уходя на фронт, отец оставил нам свои продовольственные карточки; так что в ноябре было терпимо. Но потом, в декабре, голод и стужа сломили здоровье бабушки. Она все время жаловалась, что ей холодно. Она уже почти не двигалась и просила меня, чтобы я на базаре обменивал ее паек, эти 125 грамм хлеба на дрова. 10-летний мальчик, совершенно не изощренный в искусстве торговаться (ни тогда, ни десятки лет спустя!), я ради бабушки занимался торговыми операциями. Меня никогда не обманывали. Разве что однажды. Бабушка была уже в плохом состоянии; пришел врач, установил крайне тяжелую форму дистрофии, посоветовал напоить ее молоком. Я отправился на Мальцевский рынок поменять хлеб на молоко. Потом, когда я поставил молоко на буржуйку согреть его, оно прыснуло и превратилось в малосъедобную сыворотку. Можете себе представить, как я был расстроен! Было это 1 — го марта. А 4 марта, примерно в полночь я увидел, как к потолку в направлении входной двери двинулось облачко. Качнулось, как бы помахало мне на прощанье и исчезло. Я понял, что остался в комнате один…

До войны я разговаривал по-польски. Теперь я проводил в последний путь всех до единого родственников с польской стороны. Мы с соседкой заворачивали труп в простыню, укладывали на санки, привязывали и везли на Волково кладбище в братскую могилу.

* * *

Через несколько дней пришла мачеха и увела меня к себе. Мать? Мать тоже, наверно, могла забрать бесхозного ребенка, но она сама, действительно, в это время едва ноги волочила. А Роза Абрамовна по-прежнему работала на кондитерской фабрике, которая, непонятно из какого сырья, продолжала выпускать кой-какую продукцию. Несколько раз мачехе — все-таки она была не простой работницей, а начальником цеха — удавалось провести меня на фабрику, чтобы я что-нибудь там поел. Так что чувствовал я себя не очень плохо. Тем не менее летом 1942 года я попал в больницу для дистрофиков.

Война между тем продолжалась, но в районе Ленинграда довольно вяло. По-видимому, немцы, наслышанные о красоте города, построенного Петром Первым, не хотели брать его штурмом, т. е. предпочли бы взять его измором. Кроме того, немцев подвели их союзники-финны. Единственная цель, которую поставила себе финская армия — вернуть земли, захваченные у них Сталиным в 1940 году. Они дошли до своей границы с СССР 1939 года и — ни шагу вперед! Так что с трех сторон город был плотно блокирован, а с севера нет! Там было кой- какое пространство. В 1944 году я ездил туда под Сестрорецк отдыхать в пионерском лагере. И я отлично помню, как в пионерлагере, блистая отличной памятью, исполнял со сцены стихи Константина Симонова, которые назывались «Убей его»:

Если дорог тебе твой дом, Где ты русским выкормлен был, Под бревенчатым потолком, Где ты, в люльке качаясь, плыл; Если дороги в доме том Тебе стены, печь и углы, Дедом, прадедом и отцом В нем исхоженные полы… И так далее, далее, и концовка: Так убей же хоть одного! Так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, Столько раз его и убей!

Страшные стихи, за них Симонову было потом стыдно — в полном собрании его сочинений вы их не найдете: война окончилась, а каннибальская энергетика этих стихов осталась…

Считается, что Ленинград был в блокаде 900 дней. Она была снята в январе 1944 года. Но некоторое оживление общественной, культурной жизни наблюдалось уже в 1943 году, после частичного прорыва блокады в январе того года..

Один год в школе я пропустил — не было никаких занятий, так что из третьего класса перешел сразу в пятый. Я не был трудолюбив, предметы, где нужно было поработать, шли у меня плохо. Зато я был полон честолюбия, и если ставил перед собой какую-то цель, то обычно добивался ее. Я любил литературу, с удовольствием запоминал стихи и охотно их декламировал. Учительница была поражена, сколько стихов Некрасова я запомнил. Она послала меня, как чудо заморское, продекламировать все в параллельном классе. Но жил я в своем некоем обособленном мире. Помню, в 5 классе (1942 год) нам задали на дом написать былину. Я сделал эту работу и назвал в своей былине Гитлера Альфредом. Что же это такое!? Идет война, гибнут миллионы, защищая меня, а я не знаю, кто враг нашей страны?!

В шестом классе я задумал раздвинуть школьные рамки знания литературы и решил выучить наизусть поэму Пушкина «Полтава», а также прочитать «Войну и мир». За год, помнится, я одолел примерно четыре пятых романа Толстого. Именно в этот год я задумал, помимо школьных предметов, развивать другие, новые интересы. Прежде всего, я направился в музыкальную школу — учиться играть на рояле. Потом — в шахматные организации для школьников. И еще я стал посещать во Дворце пионеров так называемый кружок художественного слова. Особенно активен я был в отношении шахмат. Я рыскал по всему городу в поисках турниров, где можно было принять участие, присутствовал на всех соревнованиях мастеров, однажды был даже демонстратором партий на турнире! Я искал шахматные книги во всех букинистических магазинах. Первыми моими книгами оказались учебник Эм. Ласкера для начинающих и книга С. Тартаковера «Освобожденные шахматы». Занятия музыкой, не прошло и года, пришлось оставить. Чтобы готовить домашние задания, нужен был инструмент — дома. У меня не было ни денег, ни свободной площади в квартире для инструмента. Я бросил занятия музыкой. Без особого сожаления. Что касается моего потаенного желания стать актером, то и здесь возникли препятствия. Выяснилось, что мое произношение не столь безупречно, как хотелось бы. Некоторое время я посещал логопеда, а потом, хоть и со слезами на глазах, бросил и это занятие.