Бенкендорф - Дмитрий Олейников Страница 3

Летом 1782 года полковник Бенкендорф последовал за «Северными» обратно в Россию (граф и графиня прожили в Монбельяре лишь один летний месяц). А 23-летняя полковничиха решила пропустить долгую русскую зиму и только в 1783 году вместе с сыном вернулась в Павловск.

Все восьмидесятые годы Бенкендорфы были практически неразлучны с Павлом Петровичем и Марией Фёдоровной. Они делили их радостные и трагические переживания. Когда в конце 1786 года несчастья брата Марии Фёдоровны, принца Фридриха Вюртембергского (тот был выслан из Петербурга по обвинению в шпионаже в пользу Швеции), «обременили её ужасной печалью» и даже довели до болезни16, она затворилась в покоях Зимнего дворца и допускала до себя почти исключительно одну «госпожу Бенкендорфшу», способную понять и облегчить её переживания — и при этом сохранить их в секрете. Позже, в 1790 году, увещевать Фридриха, снова попавшего в неловкое положение, отправляется Христофор Бенкендорф, «о котором их высочества думают, что сей преподаст принцу лучшие советы, нежели определённый к принцу Будберг, на которого всю вину относительно принцева поведения возлагают»17.

Анна выполняла многие частные поручения Марии Фёдоровны, требовавшие иногда определённой смелости. Так, например, «Тилли» доставила записку великой княгини и передала слова ободрения двадцатилетней фрейлине Головиной, у которой неудачные роды осложнились тяжелейшей формой кори18.

Мария Фёдоровна с восторгом отзывалась о своей наперснице: «Она всегда остаётся добрым и терпимым другом, честной, достойной женщиной, прекрасной, обаятельной, чувственной, дружелюбной и немного забавной…»19 Слегка ироничное отношение к подруге, даме довольно крупной (даже по меркам эпохи, когда пышность тела считалась нормой), видно и в описании досуга великой княгини: «После обеда проводим время в чтении, а вечером я играю в шахматы… восемь или десять партий кряду. Бенкендорф и Лафермьер сидят возле моего стола, а Нелидова… за другим… Когда пробьёт восемь часов, Лафермьер, с шляпой в руке, приглашает меня на прогулку. Мы втроём или вчетвером… делаем сто кругов по комнате; при каждом круге Лафермьер выбрасывает зерно из своей шляпы и каждую их дюжину возвещает обществу громким голосом. Иногда, чтобы оживить нашу забаву и сделать её более разнообразной, я и Бенкендорф пробуем бегать на перебежку. Окончив означенные сто кругов, Бенкендорф падает на первый попавшийся стул при общем смехе»20.

…Но эта Нелидова, «сидящая за другим столиком»! Фаворитка Павла, смолянка, увековеченная на портрете Левицкого. «По наружности она представляла полную противоположность с великою княгинею, которая была белокура, высокого роста, склонна к полноте и очень близорука. Нелидова же была маленькая, смуглая, с тёмными волосами, блестящими чёрными глазами и лицом, полным выразительности. Она танцевала с необыкновенным изяществом и живостью, а разговор её, при совершенной скромности, отличался изумительным остроумием и блеском», — вспоминал знаток придворных тонкостей Н. А. Саблуков21. Ему вторит фрейлина Варвара Головина: «Нелидова была небольшого роста, некрасива: с тёмным цветом лица, с маленькими узкими глазками, широким ртом и с длинной талией на коротких ножках. Всё это, вместе взятое, не представляло очень привлекательной внешности, но у неё было много ума и талантов, между прочим, сценический. Великий князь Павел, долго смеявшийся над ней, влюбился в неё, увидев в роли Зины в „Сумасшествии от любви“»22.

Павел разрывался между этими женщинами. Уезжая в 1788 году на театр военных действий против Швеции, он оставил каждой по трогательной записке: Марии Фёдоровне — в память о прошлом: «Пока я жив, я не забуду того, чем обязан вам»; Е. И. Нелидовой — в напоминание о настоящем: «Знайте, что, умирая, я буду думать о вас».

При «малом дворе» развернулась борьба «партий»: за влияние на наследника престола всерьёз схватились приверженцы Марии Фёдоровны и сторонники Нелидовой. Одной из жертв этой борьбы кланов стала Анна Бенкендорф. Её выставили в глазах Павла представительницей тех, что «владеют Марией Фёдоровной, которая их слушается»23, а стало быть, влияют и на самого Павла, который «слушается» жены. Самолюбие цесаревича было задето, он решил доказать Марии Фёдоровне, что она никакого влияния на него иметь не может, а, напротив, он сам волен распоряжаться и собой, и супругой. Доказательством стало отлучение от «малого двора» самых близких и преданных великой княгине людей, за которых она, несомненно, заступалась, но тщетно — Павел лишь получал удовлетворение от созерцания собственной твёрдости и непреклонности.

В ноябре 1791 года «Бенкендорфша» уехала в Дерпт, к родственникам мужа, ждать, когда Христофор вернется с турецкой войны.

Затем, «чтобы избежать последствий высочайшей немилости», семейство отправилось к родителям Марии Фёдоровны в Германию, в Байрейт. Более чем на год «великая княгиня была оставлена, пренебрежена и унижена всеми льстецами и угодниками»24, но потом мир в семье наследника престола восстановился. Бенкендорф вернулся — но только не в Петербург, а в Ригу, в качестве командира кавалерийской бригады.

Воцарение Павла Петровича 6 ноября 1796 года неожиданным образом привело к окончательному примирению Марии Фёдоровны и Екатерины Нелидовой. Биограф Павла Н. Шильдер объясняет это желанием обеих женщин «обере-гать государя от последствий присущих ему неразумных увлечений и необдуманных распоряжений»25. Одним из результатов произошедшего примирения было возвращение Анны Бенкендорф: она стала вновь ежедневно бывать в Зимнем дворце26. К тому же 12 ноября Павел I произвёл Христофора Ивановича в генерал-лейтенанты и назначил его, как «своего», на должность рижского военного губернатора.

Увы, радость от воссоединения подруг была недолгой: зимой 1796/97 года Анна Бенкендорф заболела настолько серьёзно, что не смогла сопровождать Марию Фёдоровну на коронационные торжества в Москве. В феврале, в день отъезда двора, подруги попрощались — как оказалось, навсегда.

Уже в Москве, в Петровском замке, в канун коронации «государыня получила извещение о смерти любимой подруги, г-жи Бенкендорф. Она оплакивала её целые сутки»27. Весь день Мария Фёдоровна провела в уединении и никого не хотела видеть. 27 марта, в Вербное воскресенье, двор готовился к торжественному въезду императора в Москву, и только императрица Мария больше всего беспокоилась о судьбе осиротевших детей своей лучшей подруги. Вот отрывок из написанного ею в тот день письма начальницам Смольного института: «Я только что получила печальное известие о кончине г-жи Бенкендорф. Несмотря на мою грусть по поводу этой утраты, моя первая забота была об её семье. Из двух дочерей, оставленных ею, одной едва минуло двенадцать, а другой одиннадцать лет. Мне кажется, я поступлю лучше всего, поместив их в Смольный; вашим материнским попечениям, г-жа Пальменбах, я препоручаю их в особенности. Итак, прошу вас сделать распоряжение, чтобы для них была приготовлена предварительно и притом немедленно хорошая комната, где они могли бы поместиться с их гувернанткой… Я желаю, чтобы мои две юные питомицы обедали за вашим столом, моя дорогая г-жа Лафон, и чтобы их гувернантка, с своей стороны, пользовалась таким же хорошим содержанием, как и классные дамы. Как только обе девочки, которые утешатся, может быть, только по прошествии некоторого времени, будут в состоянии принимать участие в уроках, я желаю, чтобы они присутствовали в классах, на уроках музыки, рисованья, истории и т. п…Я желаю, чтобы эти две девочки находились, таким образом, на моём иждивении, до моего возвращения; после чего я сделаю, может быть, иные распоряжения, поместив их окончательно пансионерками в классы и отпустив их воспитательницу… Убедительно поручаю вам моих двух бедных сирот, в которых я принимаю участие столь же горячее, сколь горяча была моя дружба к их покойной, превосходной матери. Прощайте, я уверена, что вы разделите моё горе; мой привет нашему дорогому Смольному. Мария»28.