Непридуманная история Комсомольской правды - Александр Мешков Страница 3

Я научился маршировать раньше, чем материться и бухать (мы, мальчишки, в интернате бухали примерно с третьего класса). Мне иногда кажется, что я и родился в строю. В шеренге. Я с ужасом вспоминаю ежегодный День Пионерии. Мы начинали готовиться к нему за два месяца. Вместо игр и отдыха мы часами маршировали под духовой оркестр. Потому что старший пионерский вожатый, фанат пионерского движения, во что бы то ни стало хотел, чтобы наша дружина имени Володи Дубинина, керченского пионера-героя, заняла первое место на строевом смотре пионерских дружин. Интернат был жестокой и суровой школой жизни. В традиции этого закрытого учебного заведения, в котором мотали срок сироты и дети из неблагополучных семей, были так назывемые «темные». Каждому новичку устраивали такое праздничное шоу, посвящение. После отбоя, когда воспитатель выключал в палате свет и отправлялся на покой, пацаны, безотцовщина, очаровательные несмышленыши, по команде «Темная!» вскакивали с кроваток, накрывали одеялом с головой очередного бенефицианта и мутузили его своими костлявыми кулачками и худыми ножками. Иногда эта мера применялась и к ветеранам, которые чем-то не угодили «паханам», лидеру по кличке Китаец. Иногда Китайцу просто заказывали кого-то из обидчиков свои же одноклассники. Поссорился, к примеру, Вася Ссыкун с Борей Жидом. Вася пожаловался Китайцу и дал ему вечернюю пайку масла. И Китаец давал добро на «темную» для Бори. Никто из избитых никогда не жаловался.

Но как бы могущественно ни ложились впечатления окружающего, жестокого и мрачного мира на светлую мою детскую душу, они бледнели перед высшей истиной открывшегося передо мной внутреннего Мира. Мне очень рано открылась космологическая истина. Без Учителей, без книг, без проповедей. Эта Истина раскрывалась внутри меня от одиночества, словно светозарный цветок, неведомый ботанике. И весь мир передо мной становился прозрачным в своей интимной сущности. Я уже в детстве разговаривал с Небом. Я не знал о существовании Бога и Церкви, поскольку нас воспитывали в интернате в строгих рамках воинствующего Атеизма, в октябрятских звездочках и пионерских отрядах. Но я предпочитал верить в существование Великой Непознаваемой Силы Неба, склонившегося надо мной. Я, десятилетний малыш, вслух рассказывал Небу о своих невзгодах и печалях и просил у него лишь одного: Друга! Мне сейчас это настолько странно, что мурашки бегут по телу от непостижимости этого явления. Я выбирал на Небе, в качестве персонифицированного объекта, Старшего Брата, самую крупную Звезду (Полярную), говорил примерно такие слова:

— Звезда! Милая моя! Любимая Звездочка! Дай мне, пожалуйста, Друга, доброго и сильного, верного и веселого, чтобы я был не один!

И что вы думаете? Звезда однажды подарила мне Настоящего Друга. Так я убедился в безграничной силе Неба, а конкретно — этой Звезды. Сегодня я называю ее Богом и приблизился к постижению Истины Небесного, Божественного Закона. Чудные видения посещали меня во сне и становились между Непостижимой Истиной и Жестокой Реальностью интернатовских Застенков. Я уже тогда, не зная Заповедей, точно знал, как правильно надо жить. Я и сейчас знаю. Да только не могу себя заставить стать Праведником.

Но тогда предо мной открывалась Новая Истина, неизведанная страна — Сказочная Страна взрослой жизни, без нудных уроков, без «темных», без строевых походов в столовую, без хорового пения, но зато с распутными, развратными, порочными чаровницами, с пьяными танцами, сиськами, ляжками и жаркими поцелуями. Я стоял, как витязь на распутье в ожидании подсказки Неба. Передо мной не было священного камня с указателями: налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — табун лошадей обретешь. А откуда мне знать наверняка?

С такими мыслями я дошел до бетонного забора, отделявшего страну «Интернат» от внешнего мира, и вдруг почувствовал Большую нужду. Недаром у нас в интернате говорят: «Нужда нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь». Я грозно воссел орлом возле бетонного забора, достал из кармана школьного суконного пиджака смятую газетку, случайно взятую в Пионерской комнате. Я всегда случайно, предусмотрительно и дальновидно ношу с собой газетку. Мало ли, где нужда тебя нечаянно прихватит! Пока суть да дело, можно почитать. «Комсомольская правда». Ага. Хорошая газета. Я ее время от времени экспроприирую из подшивки, которая лежит на столе в Пионерской комнате. Ага! «Алый парус». Иногда бывает интересно. И еще тут всякие расследования про убийства. Вот на последней страничке: «Куда пойти учиться».

Очень кстати! Это то, что мне надо. О! Хорошо! Фекалия пошла! МГИМО? Нет, это слишком! Даже не думай! О! Как прекрасно! Пропел где-то неподалеку петух. Крякнула сойка. Отозвался сой. Московский полиграфический институт. Тоска! Типография. Тетки в синих халатах. Институт стали и сплавов! Ужас! Мартен! Плавка! Жара! Ночная смена. Ага! Вот! Одесское мореходное училище технического флота объявляет набор…. Это то, что надо! Океаны, шторма, паруса, якоря, бочки рома, пьяные креолки, боцман Джонни, шкипер, триппер, Кацман, полубак, форштевень, Кейптаун… Яркий огнь Определенности и Уверенности осветил мое сознание. Этот измятый, серый клочок бумаги указал мне Путь! Спасибо, Серый Клочок! Спасибо, Большая Нужда! Вот она, Игра Счастливого Случая! В Пространстве и во Времени соединились три составляющие Судьбы: одинокий мальчик Мешок, Большая Нужда и клочок «Комсомольской правды».

Я бережно, словно реставратор, по краешку рамочки, пальчиками «вырезал» это объявление и спрятал в карман. Теперь я знаю свое Будущее! Я завтра напишу письмо в Одесское мореходное училище! К черту сталь и сплавы! На хуй полиграфию и международные отношения! Я буду моряком! Я буду сходить вразвалочку на берег, как будто я открыл шестьсот Америк. Я скину с себя серую, шерстяную, невыразительную школьную форму, словно заколдованный царевич-лягух, и предстану перед очами изумленных блудниц — красавцем-принцем. Брюки клеш! Ботинки «Нариман». Бескозырка белая, в полоску воротник. Карманы топорщатся от тугих пачек динаров, тугриков и песет. Я увижу дальние страны! Я буду ходить по борделям и тавернам Кейптаунского порта. Йо-хо-хо! Я буду пить виски, ром и темный эль, а занюхивать рукавом бушлата! Спасибо тебе, «Комсомольская правда»! Эх! В тот прекрасный момент Высшего Озарения, восседая орлом и удобряя почву соснового урочища отходами своей жизнедеятельности, возле бетонной стены, отделяющей Зону строгого режима Интерната от внешнего мира Свободы, Труда и Блуда, я и представить не мог, что именно «Комсомолка», обрывок которой я держал в пока еще не натруженных руках, и станет моей Судьбой и останется со мной на всю оставшуюся Жизнь.

2001 год. Москва. Московское время — 11 часов. Редакция газеты «Комсомольская правда». Кабинет редактора Московского отдела Виктора Шуткевича.

Я представляю себя несносным ритором на трибуне Гаагского трибунала:

«Господа! Я решительно против упразднения зимних каникул. Кому не нравится — может игнорировать посленовогодие и работать. Но нам, повесам, празднолюбцам, бездельникам и сибаритам, они просто жизненно необходимы!»

Пивко! С утра! Что может быть приятнее для такого отъявленного, прожженного, неисправимого эпикурейца, как я? Мы сидим с редактором Московского отдела Витей Шуткевичем в его кабинете (он тоже латентный, эскамотированный, дискретный эпикуреец) и пьем раннее, утреннее пиво.