Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945 - Вилли Хейлман Страница 3

Казалось, это был типичный парижский жилой квартал. Много железобетона, стекла, свежего воздуха, комфортабельные комнаты. Я сморщил нос, почувствовав запах карболки.

– Так, вы большой знахарь, а? – спросил я шутливо.

– Я должен иметь ее, вы же знаете.

Справа открылась дверь. Два больничных санитара приветствовали нас.

– Раненые уже здесь?

– Да, господин доктор. Мы отправили ефрейтора прямо в Клиши. [18] Фельдфебель все еще без сознания.

– Я осмотрю его.

Старший из двух санитаров выпрямился по стойке «смирно» и открыл дверь, которая вела в больничное отделение. Теплый, застоявшийся воздух встретил нас, когда мы вошли. Я затушил свою сигарету.

– Так, Виммерс, как он выглядит? – спросил доктор, поворачиваясь к маленькому, точнее, тщедушному солдату, который заботился о пострадавшем. Он стоял сбоку.

– Я рад, доктор, что вы приехали, – произнес этот человек с тревогой, не отрывая глаз от пациента. – Кажется, хуже, чем мы думали. Мы не можем его передвинуть, он все время стонет.

Когда доктор повернул лампу к человеку, лежавшему на кровати, я от удивления широко открыл глаза. Это был фельдфебель, летевший во главе эскадрильи. Я помнил его заверение, когда он с улыбкой превосходства сказал: «Держитесь лишь поближе ко мне, мальчики…» Это было всего три часа назад.

И теперь он лежал тут с серьезным отравлением бензином. Доктор спокойно осматривал пострадавшего. Казалось, что с его левой ногой что-то не так. Он приказал наложить шину. «Может быть перелом», – сказал доктор. Внезапно раненый, находившийся без сознания, застонал и его несколько раз вырвало. Отравленный организм сопротивлялся. Санитар быстро подставил лохань, но было уже поздно – зловонное месиво запачкало синее клетчатое одеяло.

– Это хорошо, – сказал мне доктор Манц. – Чем сильнее его тошнит, тем лучше, он сам сделает за меня часть работы, и мне не придется использовать зонд для промывания желудка.

После того как доктор Манц дал распоряжения, заверив санитаров, что скоро вернется, он отвел меня в сторону, и мы вместе покинули палату.

– Вы не должны волноваться, мой друг. Мы всегда довольны, когда это проходит так безобидно, как сейчас.

Он шел впереди по длинному переходу.

– Будьте осторожны, мы не должны здесь включать свет. Вся стена коридора практически одно большое стеклянное окно, как в студии. Вы сможете лично убедиться в этом завтра утром. – Он открыл дверь и немного повозился, прежде чем нащупал выключатель.

Моим глазам предстала комфортабельно обставленная комната, освещенная теплым светом бра.

– Чувствуйте себя как дома, Хейлман. Я должен вернуться на работу. Дверь там ведет в маленькую спальню, которая будет вашим домом до завтрашнего утра. Идите и ложитесь спать. – Не дойдя до выхода, он повернулся и указал на диван у стены напротив. – Там вы найдете все, что захотите. Я знаю, что вы, пилоты, немного избалованы, но мои сигары и шнапс неплохие. Вы можете пользоваться ими; что же касается меня, то я наверстаю упущенное в следующий свой приезд в Виллькобле. В любом случае командир вашей группы прекрасный товарищ. Я говорю это вам просто для того, чтобы успокоить ваши нервы.

– Зачем успокаивать мои нервы? – спросил я с улыбкой.

– Хорошо, я полагаю, что вы не ждете букетов за вашу вынужденную посадку. О, подождите еще минуту. Я забыл наиболее важную вещь. – Он сардонически ухмыльнулся от двери. – Если вас ночью что-нибудь застигнет врасплох, то вы найдете туалет в коридоре, сразу же за дверью. Вы сможете найти его даже в темноте.

Он выключил свет. Я бросился открывать окно. Невозможно было дышать тяжелым, пропахшим сигарами воздухом, и перед сном комнату нужно было проветрить. Я остановился у окна, завороженно глядя на очаровательную картину снаружи. Яркий лунный свет окутывал Париж серебряной вуалью. Дом стоял на высоком месте. Жаль, что забыл спросить, в каком квартале предместий Парижа я находился.

Никакие звуки не нарушали теплую июльскую ночь.

«Ну вот, я снова в Париже», – подумал я. Прошло три года с тех пор, как я, только что получив офицерское звание, был направлен из Арраса в захолустную дыру Рачки, [19] около Сувалок, в Польше. В нескольких километрах за лесом, на другой стороне реки, находился Августов. Это было направление нашего движения; и прошло всего несколько дней, и началось решительное наступление. В то время самым страшным кошмаром для наших войск была Советская Россия. Немецкой армии предстояло решить внушавший ужас жизненно важный вопрос – как далеко еще нужно пройти, прежде чем возникнет возможность окончательно разгромить врага. Страшные предчувствия и опасения лежали на сердце тяжелым грузом, и, как выяснилось в дальнейшем, небезосновательно.

Теперь эта смертоносная семилетняя война близится к завершению. В течение последних восьми дней в Нормандии идет ожесточенная борьба за каждый метр земли. Если вторжение англо-американских войск удастся, а к этому есть все предпосылки, то все будет кончено.

Вой сирен прервал мои размышления. Лучи прожекторов беспорядочно шарили по небу, выискивая вражеские самолеты. Рваные контуры облаков освещались призрачным светом. Лай зениток, разрывы снарядов – обычная рутина.

Внизу по улицам бегали люди, раздавались тревожные крики, ругательства. Здесь в Париже, как и на Рейне, где я провел два дня своего последнего отпуска, мирные жители были доведены до отчаяния постоянными бомбардировками. Как долго еще будут продолжаться их страдания?

«Мы не должны позволять себе слабость, – пробормотал я сам себе. – Среди летчиков-истребителей нет места сентиментальности». Я лег. Ох, подушка! После четырех лет армейских раскладушек она напомнила мне мирную жизнь. Если бы только прошла сильная головная боль – последствие тяжелой ночной посадки. В голове назойливо звучала сентиментальная мелодия; она вспомнилась, когда я стоял у окна, – приятный иностранный напев, который так мало соотносился с войной и печалью, Sous les toits de Paris…

Я медленно передвинул вперед рычаг дросселя. «Фокке-Вульф» задрожал, когда двигатель набрал полную мощность. Силой ускорения меня прижало к спинке сиденья. Удерживая при помощи руля направления нос самолета прямо, я несся по гладкому бетону взлетно-посадочной полосы: 95, 130, 145, 160 – показывал указатель скорости в кабине. На 170 км/ч «Фокке-Вульф» оторвался от земли. Я нажал на кнопку убирания шасси, и небольшая потеря высоты показала, что стойки шасси пошли вверх. Лампы на приборной панели горели ровным зеленым светом… Все в порядке. Теперь необходимо нажать на кнопку поднятия закрылков, которые на взлете давали самолету дополнительную подъемную силу. Рычаг дросселя слегка назад и еще один взгляд на указатель числа оборотов – стрелка отклонилась назад до 3450 об/мин.