Европа и ислам. История непонимания - Франко Кардини Страница 3

Как бы то ни было, миф о битве при Пуатье, начало которому положил в своем ярком труде Эдуард Гиббон, сильно повлиял на всех, кто писал историю Европы. В определенном отношении этот миф способствовал осмыслению ее как истории противостояния исламу. Не будь Пуатье и подвига Карла Мартелла, — так говорится у Гиббона, — в Оксфорде муэдзины славили бы имя Аллаха, в знаменитом университете изучали бы Коран, и вся мировая история пошла бы по другому пути.

Нет смысла пересматривать роль битвы при Пуатье: хотя развенчивать мифы, конечно же, надо с осторожностью, следует признать, что больше никто из историков не верит в ее решающее значение. Фраза «историческое сражение при Пуатье» сохранилась лишь как стереотип в средствах массовой информации — а ведь нет ничего труднее, чем искоренять подобные стереотипы. Мы прекрасно знаем, что миф о победе, одержанной между Туром и Пуатье, в нескольких километрах к северо-востоку от слияния Вьенны и Крезы, сознательно раздували при дворе франкских королей и римских пап, чтобы увековечить славу «франкской нации» — «возлюбленной дочери Римской церкви». Возможно, здесь также присутствовало стремление противопоставить что-нибудь победам византийского императора Льва III Исаврийца: в 718 году он вынудил мусульман прекратить осаду Константинополя, начатую годом ранее, и активно оспаривал их господство на Черном и Эгейском морях, а также в центральной части Средиземного моря — так что мусульмане на долгое время отказались от попыток проникнуть в Малую Азию. Но представители римской Церкви, конечно, не могли прославлять иконоборца Льва III; позднее отрицательный образ императора дополнил сам факт его принадлежности к византийской цивилизации, которую на Западе долгое время рассматривали как презренную, упадочническую, выродившуюся. Миф о Пуатье, с XVIII века и до наших дней, способствовал на самом деле тому, чтобы скрыть если не отсутствие, то недостаточность и неточность сведений об исламе в европейских источниках того времени. С другой стороны, период грандиозной мусульманской экспансии совпал с затяжным кризисом западноевропейского мира, поэтому отсутствие сведений или их недостоверность объясняется в первую очередь невежеством и дезинформацией. Однако надо учесть, что в тогдашних условиях, наверное, было трудно и по большому счету бессмысленно отличать мусульман от прочих завоевателей и приписывать им какую-то особую роль. Неоднократно было сказано о том, что Западная Римская империя в 476 году «пала незаметно»; возможно, что до VIII века исламская экспансия для Европы была также незаметна, или, лучше сказать, малозаметна на фоне всех других нашествий. Для сравнения: о битве при Пуатье гораздо больше говорят мусульманские источники, где она фигурирует как Балат ал-шухада' («Дорога мучеников») и ей придается немалая, хотя и не первостепенная, важность.

Конечно, не стоит удивляться тому, как обстояли дела на отсталом европейском Западе, коль скоро даже более осведомленные византийцы довольно поздно поняли, что мусульман не стоит считать barbaroi (варварами), как всех остальных, и не сразу осознали, насколько важным явилось возникновение новой религии — ислама.

В раннем средневековье обитатели Западной Европы узнали от византийцев загадочное слово «саррацины», которое позже было исправлено и облагорожено, приняв форму «сарацины», и с помощью «легкого прочтения», lectio facilior — приема, дающего весьма сомнительные результаты, — истолковано как «сыны Сарры». Слово это употреблялось не совсем правильно, поскольку первоначально обозначало народ, происходивший из «счастливой Аравии» и связанный родством с племенем, возникшим, согласно Книге Бытия, от союза Авраама не с законной супругой Саррой, а со служанкой, египтянкой Агарью. Таким образом, если племена пустыни, согласно устоявшейся традиции, были потомками патриарха и служанки, то есть единокровными братьями народа Израиля через их сына Измаила (откуда происходит название «исмаилиты»), то более подходящим термином (который в самом деле авторитетно и законно засвидетельствован) было бы скорее слово «агаряне». Связывание «сарацинов» с «Саррой» — это, возможно, более позднее и ложное этимологическое толкование, основанное на неправильном понимании слова, заимствованного из арабского или сирийского языка. Его пытались сопоставлять с различными арабскими словами. Маловероятно, что оно происходит от шарк («Восток»), так как первая мусульманская волна, захлестнувшая Сирию, шла скорее с юга — если, конечно, название «сарацины» не возникло в Египте; в то же время вполне правдоподобной выглядит его связь со словом шарук, «ветер пустыни» (не путать с шаракаййа, «сирокко»). У других это слово ассоциировалось с ордами разбойников из пустыни и их обычаем собираться для набегов в большие группы: соответственно, «сарацины» выводится из шарк («объединившиеся люди») или из шарика («общество», «компания»). Кроме того, существует предположение, что сарацин называли так оседлые племена, страдавшие от их набегов, и слово это происходит от сарк («грабеж», «кража») и сарака («грабить»); отсюда родственные понятия сарик («грабитель») и саррак («вор», «мошенник»).

И вот те, кого древние тексты называют «исмаилитами», «агарянами» или «сарацинами», вскоре становятся объектом первостепенного внимания европейских хронистов. Нам очень мало известно об обвинениях в поисках контактов с сарацинами, предъявленных Папе Мартину I (649–653), который нуждался в союзниках для борьбы с императором Константом II, сторонником монофелитства [4]: в любом случае, речь шла о первых попытках мусульман начать экспансию в Средиземноморье, попытках, которые в те годы весьма беспокоили Византию. Несомненно одно: в конце VII — начале VIII веков общество, унаследовавшее традиции Западной Римской империи, сформировавшееся в конце IV века под влиянием кодекса Феодосия и включившее в себя «варварские» элементы, из которых развились монархии, — то есть «западноевропейское», как на то время мы уже можем его называть, — не располагало никакими средствами для отпора сарацинскому нашествию, которое через несколько десятилетий обрушилось на европейские берега.

Между тем завоевание мусульманами Средиземноморья уже началось. После того как Сирия и Палестина в 633–640 годах, а Египет — в 639–646 годах, были захвачены арабами, сирийские и египетские моряки либо приняли новую веру, либо так или иначе перешли на службу к последователям Пророка. Причем делали они это добровольно, будучи в большинстве своем христианами-монофизитами и, следовательно, подвергаясь дискриминации со стороны византийских властей. В 649 году претендовавший на титул халифа наместник Сирии Му'авийа ибн Абу Суфйан, двоюродный брат халифа Усмана и будущий основатель халифской династии Омейядов, напал на Кипр. Уже в 652 году произошло несколько набегов на Сицилию, принадлежавшую тогда Византии; три года спустя крупное морское сражение при Финиксе, у берегов Ликии, обозначило кризис византийского морского господства. В нем потерпел поражение сам император Констант II— а ведь он командовал флотом из 500 кораблей.

Народы отсталой на то время Западной Европы, по большей части все еще средиземноморской (ее граница шла по Рейну, а затем по верхнему течению Дуная), обо всех этих событиях ничего не знали и, в любом случае, не сумели бы в них разобраться. Однако скудость информации объясняется не столько неосведомленностью западных летописцев об исламе — которая, несомненно, тоже имела место, — сколько отсутствием интереса с их стороны. Правда, франкский летописец, известный под именем Фредегар, примерно в 658 году говорил об астрологических пророчествах, которые распространялись в Византии при императоре Ираклии: согласно этим предсказаниям, византийское государство будет побеждено и завоевано неким племенем обрезанных. Хронист демонстрировал также знание многих подробностей, относящихся к первой волне исламской экспансии в Малой Азии. Все в том же Франкском королевстве монах Петр (возможно, сириец) в начале VIII века перевел с греческого на латинский некий документ, сирийский оригинал которого происходил из северной Месопотамии. Речь идет об «Откровениях» («Revelationes») так называемого псевдо-Мефодия, неоднократно затем использовавшихся для эсхатологических проповедей с политической подоплекой. Согласно этому тексту, исмаилиты, происходящие из пустыни Ethribum (Йасриб, то есть избранный город Пророка — Медина) завоюют Восток, нападут на Сицилию и затем дойдут до самого Рима; их деяния потрясут леса, горы и города. Этот натиск исмаилитов будет непосредственно предшествовать приходу Антихриста, однако некий христианский император в конце концов одержит верх над силами Врага рода человеческого. В общем, определенные сведения уже имелись, но регистрировались они довольно небрежно.