Гюстав Флобер - Анри Труайя Страница 3

Подъем в пять утра. Под бой барабана, который сотрясает стены. Сорок пансионеров, дрожа от холода, выскакивают из-под одеял и, не до конца проснувшись, путаясь в темноте, одеваются. Торопливо умываются ледяной водой из фонтана во дворе. Затем, вернувшись в спальню, становятся в положение «смирно» перед своими кроватями в ожидании первой переклички.

Эта жизнь, расписанная по минутам, жизнь под присмотром приводит в отчаяние Гюстава. «Со времени учебы в колледже я стал печальным, – напишет он, – я скучал там, я горел желаниями, я страстно стремился к безудержной и бурной жизни, я мечтал о страстях, мне хотелось бы испытать их все». [9] Он страдает оттого, что находится в заточении, оттого, что у него нет свободы; он страдает оттого, что должен маршировать в строю; он страдает оттого, что еще маленький. И оттого еще, что разлучен с Эрнестом Шевалье. Он жестоко иронизирует по поводу самого незначительного события, которыми отмечен каждый день жизни маленького сообщества. Он горделиво хочет быть непохожим на других, презирает легкие удовольствия, не признает ни одного официального отличия.

В одиннадцать лет он уже язвит по поводу посещения королем Луи-Филиппом своего доброго города Руана.

«Луи-Филипп находится теперь со своей семьей в городе, который видел рождение Корнеля, – пишет он Эрнесту Шевалье. – Как люди глупы, как ограничен народ! Бежать ради короля, голосовать за выделение 30 000 франков на проведение празднеств, выписать за 3500 франков музыкантов из Парижа – ради чего такое усердие! ради короля! Стоять в очереди у входа в театр с трех часов до половины девятого – ради кого? ради короля! Да, да! Как же глуп этот мир. Зато я не видел ничего – ни парада, ни прибытия короля, ни принцесс, ни принцев. Только вышел вчера вечером для того, чтобы посмотреть иллюминацию». [10]

И на следующий год, в двенадцать лет, когда он, по его собственным словам, работает над романом об Изабо де Бавьер, он с возмущением говорит Эрнесту Шевалье о ничтожестве человеческого существования: «Ты думаешь, что я скучаю без тебя, и не ошибаешься; если бы в голове и на кончике пера у меня не было королевы Франции пятнадцатого века, жизнь окончательно опротивела бы мне и пуля давно бы уже избавила меня от той несносной штуки, каковую именуют жизнью». [11]

Эта детская мизантропия не мешает ему продолжать с грехом пополам учебу. Ученики начиная с восьмого класса на уроках изучают только латынь. Перевод с латинского и на латинский, изложение на латинском, стихи на латинском, латинская грамматика, комментирование латинских авторов занимают три четверти школьной программы. Преподаванием французского пренебрегают. Впрочем, у Гюстава плохие оценки по этому предмету. Слишком много воображения и недостаточное знание орфографии. Он успешно осваивает естествознание и с особенным интересом историю. Его учитель – молодой, увлеченный предметом преподаватель Пьер Адольф Шерюэль. Мальчик запоем читает книги Мишле, Фруассара, Комминса, Брантома, Гюго, Дюма. Во время классных прогулок с учителем он узнает историю города и его окрестностей. Роскошь и жестокость минувших веков отвлекают его от заурядной реальной жизни. С одобрения Шерюэля он принимается писать бурные рассказы. За этим романтическим потоком следуют сказки и пьесы. В течение нескольких лет подряд он раз за разом получает награды по истории. А в 1834 году придумывает для товарищей по колледжу рукописный журнал «Искусство и прогресс», который сам же и пишет. В это время он уже учится в шестом классе, в программу которого входят помимо латыни изучение басен и география. В пятом классе он начинает изучать греческий, древнюю историю, английский язык, Телемака. Затем приходит черед открыть Бомарше, Вольтера, Шекспира, Рабле, Вальтера Скотта… Каждое новое чтение пробуждает его горячее желание самому стать писателем. Он – ученик всех великих авторов, которых читает. Из написанного им в это время почти ничего не осталось. Количество заменяло качество!

Однако с первыми литературными мечтами пробуждаются первые юношеские чувства. В 1834 году во время летних каникул, которые он проводит с семьей в Трувиле, морском, малоизвестном в то время курорте, где у его родителей есть собственность, он познает радости и тревоги флирта. Познакомившись с двумя дочерьми английского адмирала Генри Коллье – Гертрудой (род. 1819) и Генриеттой (род. 1823), [12] он влюбляется в обеих. Обмениваются несколькими рукопожатиями, несколькими нежными вздохами, несколькими поцелуями в щеку и расстаются. «Это было что-то очень нежное, детское, что не обесценивалось мыслью об обладании, но у чего из-за этого не было силы, – напишет он. – Это было простоватым даже для того, чтобы быть платоническим… Следует ли говорить, что это столь же походило на любовь, как сумерки походят на полдень». [13]

С началом учебного года он снова возвращается в холодные классы, в тесную спальню, к заданиям, которые делает на скорую руку. Между тем в этой школьной рутине его озаряет мысль о создании произведения. Друг за другом следуют: «Смерть Маргариты Бургундской», «Путешествие в ад», «Две руки на короне», «Тайна Филиппа Осторожного», «Запахи», «Светская женщина», «Чума во Флоренции», «Библиомания», «Злоба и немощь», «Нормандская хроника X века». Он, кто позднее будет испытывать муки, работая над предложением, пишет легко, увлеченно и выспренно. В «Запахах» он признается в том наслаждении, которое испытывает оттого, что марает бумагу: «Вы не знаете, может быть, какое это удовольствие – сочинять! Писать, о, писать – это владеть миром, его предрассудками, его добродетелями и рассказывать о них в книге; это чувствовать, как рождается мысль, как она растет, живет, становится на пьедестал и остается там навсегда. Я только что закончил эту странную, причудливую, непостижимую книгу. Первую ее главу я написал за день; потом целый месяц не прикасался к ней; за неделю я сделал еще пять глав и за два дня закончил ее». Его философия, по его собственным словам, «печальная, горькая, мрачная и скептическая». Однако реакцией на эту склонность к неврастении становится похотливая шутка и сальный смех. Приблизительно в это время в его воображении рождается персонаж Гарсон. Придуманный им самим и несколькими его друзьями, в их числе и новым другом Альфредом Ле Пуатвеном, Гарсон – веселое, гротескное, раблезианское чудище, задача которого поносить провинциальную глупость. Своей вульгарностью и краснобайством он разоблачает окружающий мир. Гюстав выплескивает через него свой безудержный гнев против посредственности.

Альфред Ле Пуатвен и Луи Буйе – его новые друзья по философским дискуссиям и планам на будущее. Альфред Ле Пуатвен на пять лет старше его. Созерцатель по складу ума, склонный к меланхолии, он тем не менее интересуется женщинами. Луи Буйе не отстает от него. Разговаривают между собой развязно, по-мужски цинично. Гюстав, подхватив этот тон, пишет своему дорогому Альфреду письмо в виде списка распределения школьных наград: «Продолжительное содомистское желание: первый приз – (после меня): Морель. Испражнение в трусы: первый приз: Морель. Онанизм в одиночестве: приз: Рошен». [14] В разговорах этих товарищей речь идет только о «яйцах, мужском члене, эрекции, совокуплении».