Харбин - Евгений Анташкевич Страница 30

– Вот тебе наше деревенское вино, пошибчее городского с ног сшибает! А? – Глаза у Мишки сияли.

У Александра Петровича выступили слёзы, он проморгал их и осипшим голосом выдавил:

– Брага!..

– Не! Петрович, не-а! Брага, она на ягодах и меду, а энто пшеничные сухари, безо всякого примесу.

Он поднёс ковш к губам и стал пить не отрываясь. Ковш был большим, он пил, морщился, то открывал глаза, то зажмуривал их, и выпил до капли, потом распрямился и шумно отрыгнул.

– О! Энто по-нашему!

После двух глотков Александра Петровича немного замутило, а Мишка встал, вышел в сени и вернулся с мешком сушёных грибов.

– Щас отварим грибницу, повечеряем, и можно на боковую.

После ужина он вдруг спросил:

– Чё-та ты, Петрович, Святой книгой заинтересовался? Скока она стояла, а ты её и в руки не брал!

– Да вот, Михаил, хотел почитать, но ничего не понимаю…

– Она, Петрович, на древлем языке написана, ещё прапрадед мой её принёс, они сюды на Байкал-море издалече пришли и иконы, и книгу энту Святую – всё с собой принесли.

– А ты можешь её читать?

– А тебя где интересует, ну-к дай!

Александр Петрович пододвинул ему книгу:

– Ну хотя бы вот эту страницу!

Мишка пересел поближе к свече, повернул Библию страницами к свету и отвёл на расстояние вытянутой руки.

«Да тебе, братец, очки нужны, – подумал про себя Александр Петрович. – Как же ты стреляешь?»

– Энто Лизьяст! Царь Иудейский, – сказал он и посмотрел так, будто на кончике его носа сидели очки.

– Это я разобрал. Царь Давид, который назвался проповедником по имени Екклесиаст.

– Да-а! – Мишка опустил голову, повёл пальцем по строчке и стал шевелить губами: – Закон Божий небось проходили в гимназиях… Много мудрава тута… Царь Иудейский много правильно обсказал, а только одно он обсказал правильнее всего…

– А что?

– А вот что! – Мишка уткнул палец и, не глядя в текст, произнёс: – «Обаче се, сии обретох, еже сотвори Бог человека правого, и сии взыскаша помыслов многих».

– Что это значит, Михаил, я не понимаю этого старого языка.

Мишка поднял глаза и одновременно указательный палец:

– «Только это я нашёл, что Бог сотворил человека правым, а человецы пустились во многия помыслы». – Он смотрел на Александра Петровича из-под густых бровей. – А людишки пустились за злом! – пояснил он, осторожно закрыл книгу и провёл по обложке рукавом рубахи, как бы стирая с неё пыль. – Не слушай, када человек говорит – чего он хочет, но гляди – к чему он устремляется! Добром должно жить! Добром! Буде человек жить внутри себя самого добром, не будет зла на энтом свете. А жисть, она ить какая, Петрович? Она ить как тропа звериная! Куда приведёт, одному Господу Богу ведомо! Да ты и сам знаишь!

Мишка встал из-за стола, подошёл к медвежьей шкуре и погладил её:

– Повесил! Памятна она тебе! Ты вот чё, Петрович, шкуры шкурами, а не держу я тебя здеся, однако трогаться тебе об энто время никак нельзя. Весной, посля Пасхи, как разговеемся, выведу тя на железку, дам письмо в Благовещенский город, тама живёт моя свояченица, Марией зовут. Када доберёшься, на первых порах у ей будешь обретаться, а дальше учить тебя не стану, сам на тот берег уйдёшь, к китайцам, и айда в свой Харбин… А сейчас через перевалы мы с тобой не перемахнём, да и красные по тайге да на железке рыщут.

Александр Петрович шёл по базару походкой незанятого человека и скользящим взглядом окидывал прилавки, привычно оценивая, как меняется конъюнктура приграничного контрабандного рынка.

Несколько недель назад, в середине апреля, в самое мёртвое время, когда Амур, перед тем как вскрыться, ещё только вздыхал ледяным панцирем, он наконец-то прибыл в Благовещенск. Мишка сдержал своё обещание и сразу после Пасхи начал собирать его в дорогу. За зиму они назверовали соболей и куниц, перед Масленой неделей Мишка сдал рухлядь скупщикам в Мысовой, как будто бы ничего после всех событий последних лет не переменилось, и поделил деньги пополам, так что хватило на обновы с барахолки и про запас. Прощание было недолгим, они обменялись памятными подарками: Адельберг подарил Мишке пулю, ранившую его на ангарском льду, а Мишка – громадный коготь той самой, убитой прошедшим летом медведицы.

Адельберг прибыл в Благовещенск с документами на имя тверского губернского статистика Александра Петровича Кожина. По придуманной им легенде, он покинул Тверь после того, как в Иркутске вспыхнуло восстание и от его семьи, сначала гостившей, а потом застрявшей там у родственников, перестали приходить письма. Из Твери он поехал в Москву, потом оказался в Симбирске, дальше было Заволжье, потом Омск, а далее Иркутск и, наконец, берег Амура.

Он был такой не один, в приграничье было много беженцев, они были как пена, которая в кипящем котле сбивается к краям и присыхает к стенкам, пока её не сотрут или не смоют. Империю бросало из края в край, люди скитались, искали пристанищ, и в одном месте могли сойтись петербуржский аристократ, киевский студент, витебский местечковый еврей с семейством, армавирский армянин, ростовский батюшка и московская проститутка.

Благовещенск стоял на слиянии двух больших рек и в огромной стране умудрился примоститься вдалеке от всего. На противоположном берегу Амура, тоже вдалеке от всего, примостился такой же маленький и одинокий городок – китайский Сахалян.

Севернее Благовещенска в восьмидесяти верстах проходила Сибирская железная дорога, а дальше простиралась безлюдная, покрытая снегом и льдом Якутия. Немногие люди, жившие вдоль железной дороги и рек – Амура и Зеи, где это было возможно, сеяли хлеб, рубили лес и мыли золото.

От китайского Сахаляна, но уже на юг простиралась такая же пустыня – Маньчжурия, почти до самого Харбина. И здесь народ тоже жил по течению реки Сунгари и её притоков и вдоль Китайско-Восточной железной дороги.

Александр Петрович без особого труда устроился в статотдел городского исполкома, на рядовую должность. Новой власти в Благовещенске были нужны старые специалисты, и это давало легальный статус и прожиточный минимум, а кроме того, позволяло осмотреться на месте и подготовиться к уходу.

Просто так сидеть в Благовещенске нужды не было, по крайней мере до тех пор, пока не пройдет ледоход, но и торопиться было нельзя – без надёжных людей ни о какой переправе на китайскую сторону можно было не думать, а этими людьми могли быть только контрабандисты.

Как сотрудник статистического отдела, Адельберг знал, что приграничной торговли с Китаем нет, новая власть ещё только задумывает её налаживать, однако китайские товары на базаре были, значит, и контрабандисты были.

Он хорошо знал эту особенную категорию жителей приграничных районов; он успел познакомиться с ними, ещё когда десять лет назад, или одиннадцать, прибыл служить из Петербурга в разведку охранявшего «полосу отчуждения» КВЖД Особого пограничного Заамурского округа, бывал в Сахаляне и в Благовещенске. Он хорошо изучил этих отчаянных, хитрых, бесшабашных и не отягощенных патриотизмом людей, потому что по обе стороны границы они были преступниками. Они хорошо знали местность, они хорошо знали местные власти, они знались и общались между собой, хотя и были конкурентами. Однако, как он заметил, когда рядом с конкуренцией соседствует опасность, то конкуренция как бы отходит на второй план. Кроме того, они были отличными разведчиками: наблюдательными, осторожными, памятливыми и честными по-своему. Привлекала ещё одна их черта – удивительно, но чаще всего они были нежадными.