Пурпур - Вибеке Леккеберг Страница 30

Ночь. Голая, лежа в одинокой постели, Анна читает строки, рожденные сластолюбием Энеа Пикколомини, и мысленно отдается ему, его похотливым словам. Ее соски набухают и становятся пунцовыми. Энеа для нее – что твое солнце для пурпура. Лоренцо – грязь, в которой вязнут ноги.

Он хлопнул книгой по столешнице. Все принадлежит Папе Римскому, даже частная жизнь, любовь, брак, семья. Что это, как не язвительная ухмылка судьбы? Давай назовем дочь Лукрецией, говорила Анна. Он не соглашался: ни к чему девочке имя развратницы, нарушившей супружеский обет и неминуемо погибшей из-за этого. Дело не в поступках героини, отвечала жена, просто хочется отдать должное творчеству писателя. Уговорила. Позор на его голову!

Таковы все женщины. Украдкой читают развратные книги и в мечтах видят своих мужей рогоносцами. Нельзя доверять дочерям Евы. Им наплевать, что автор сам в отвращении отрекся от своих мерзопакостных писаний. Энеа Пикколомини – не Пий Второй. Пий Второй хочет, чтобы люди помнили другие его творения: о лошадях или Базельском Соборе, например. Но читают все равно «Повесть о двух влюбленных», отвергнутую автором, нашедшим в Боге более глубокое утешение, чем в изысканном сладострастии. По крайней мере, утверждающим так.

Смех и грех! Лоренцо вздохнул. Сейчас над ним тайно смеются, а скоро, когда узнают, что его жена написала богохульную алтарную картину, обвинят во всех грехах.

Отправляя Лоренцо в замок, Папа Римский велел вернуться с новой порцией пурпурных чернил и Анной – и поскорей. К ее приезду приказано настрелять фазанов, застелить постель новыми льняными простынями, доставить в подарок красильщице лучший шелк из луккских мастерских. Чем Лоренцо объяснит свое промедление? Тем, что потерял контроль над душой и поступками жены? Она, знаете ли, изволила отправиться в Корсиньяно и не сказала, когда ее ждать назад. Пий Второй Усмехнется и справедливо спросит: «Кто командир в твоем семейном войске?» А в папском войске кто командир, Ваше Святейшество?

Он стал марионеткой и там, и там. Ему задают правила игры, дергая за веревочки.

Венецианское зеркало над комодом отразило его лицо в окружении флакончиков, обтянутых кружевными салфетками. Весьма соблазнительные формы – словно женские тела в облегающих ночных сорочках. В кроваво-красной мавританской вазе стояли бледные розы. Живое погружено в мертвое.

Вазу ему, дипломатическому посланнику Папы, подарили в Константинополе. Ее цвет о многом напоминал. Например, о янычарах с ятаганами, обагренными кровью неверных. На лепестках роз лежали, словно слезы, капли утренней росы. Отовсюду смотрела смерть. Лицо в зеркале приобрело зеленоватый оттенок. Лоренцо стоял посреди разгромленной комнаты, солнечные лучи сквозь щели в ставнях падали на книгу о двух влюбленных, на финальную главу. Лукреция умирает в изгнании и одиночестве. Наказание Господне постигло ее за неверность. Последнюю страницу обгрызли крысы, – значит, Анна ее не перечитывала. А ведь тут смысл и мораль, предупреждение, самая суть: преступав грань, ты окажешься вне благодати Божией, женщина. Многих из них Энеа в молодые годы толкнул на подобный путь. Элизабет в блуде зачала от него сына; мальчика отправили на воспитание к дедушке. А Лоренцо даже в освященном церковью браке не сподобился наследника.

До сих пор Энеа, даже став наместником Божьим, нуждается в женщине. В Анне. Каждый день Папа Римский интересуется делами и мыслями своей красильщицы. Чем она занята? Какие духи предпочитает? Что надевает? Как проводит время? В обязанности Лоренцо входит и эта своеобразная исповедь. Кажется, рассказано и пересказано уже все, включая малейшие нюансы обстоятельств, предшествовавших переезду Анны из Норвегии в Италию. Тайной осталось лишь то, что жене является святая Агата.

Она являлась ей, как свидетельствуют письма и доверительные беседы, семь раз. Представала в виде алтарной картины. До поры до времени Пию Второму знать об этом не стоило, как и о том, что Анна переносит видения на холст. Реакции Папы Римского часто непредсказуемы, но нет сомнений: изображение, созданное Анной, смутит его до чрезвычайности. Уж Лоренцо-то знает. Воссев на трон святого Петра, Энеа несколько умерил широту своих воззрений.

Впрочем, это началось раньше. Отложив светское перо, Пикколомини (ему тогда сравнялось сорок лет) сказал другу и потом повторял не раз: «Годы умудрили меня и научили не ждать от женщин ничего хорошего. Мы для них либо любовники, либо придурки. Для второго я слишком себя уважаю, а первое сделало меня грешным – и с лихвой».

Лоренцо – поверенный многих и многих мыслей и воспоминаний, родившихся в ночные часы, когда боли в ногах не дают Пию Второму уснуть. Лоренцо слушает, а одинокая Анна в это время читает соблазнительную повесть, сочиненную когда-то Папой Римским, и соски ее набухают. Справедливо ли это?

Прошлой ночью Папе вновь пришло на память давнишнее кораблекрушение у норвежского берега:

– Стрелка компаса взбесилась, ветер бушевал, невиданные волны превратили незнакомый фарватер в коварную ловушку. Нас несло к ганзейскому городу – шесть градусов к югу от полярного крута. Край света, маленький остров, у скал которого во множестве разбросаны пустые раковины пурпурных устриц. – Он говорил с выразительностью актера, выучившего текст наизусть. – Там я полюбил женщину с красной лентой в волосах и серебристым сиянием во взгляде.

Поэт всегда остается поэтом. С какой ловкостью Пий Второй перемешал действительность с выдумкой! Он только потерпел кораблекрушение; полюбил не он, а другой.

Повесть о двух влюбленных. Об Анне и Энеа. Лоренцо стал вырывать из книги страницу за страницей, комкал их и бросал в открытый очаг. Гори она огнем, пустая повесть, не содержащая ничего, кроме суетных соблазнов. Другое дело – сочинения, которые стоят запертыми в шкафу, уж их-то крысы не обгрызут. Переплеты, инкрустированные серебром и камнями. Архимед. Пифагор. Кладезь мыслей, глубина прозрений. Чертежи машин, заставляющих воду и пар выполнять людскую работу, прообразы механизмов, которые когда-нибудь в будущем изменят мир к лучшему. Вот их читать и читать! Но Анне не нужна мудрость Пифагора, ее волнуют лишь тайны Эроса.

Он швырнул в очаг остатки проклятой книги. Языки пламени взвились красными турецкими плащами, развевающимися за спинами янычар, скачущих галопом. Потом пергамент скукожился и обуглился, как его собственная жизнь. И как жизнь Энеа. Лоренцо отвернулся.

Спальня наполнилась чадом. Дым улегся под потолком полупрозрачным покрывалом. Лоренцо отошел от очага, чувствуя полную опустошенность. Надо все изменить. Чаще брать в руки запертые книги, толкующие о философии, теологии и праве. Пусть никто не воображает, будто Лоренцо глупее других. Знания переходят к мужчинам по наследству. Энеа начал писать для мужчин, когда постарел; раньше ему нужны были только читательницы.

Запах дыма смешивался с запахом лаванды, развешанной под потолком. Желудок скрутило узлом. Перед глазами встало видение: Анна опускается на колени перед Папой Римским, молчание окружает их взаимную тайну, Лоренцо здесь места нет.

Он не отпустит ее. Он снова завоюет ее мысли. Не даст ей отдалиться и исчезнуть.