Двенадцать минут любви - Капка Кассабова Страница 30

— Загадка решена, — сказал он. — Катастрофист перевел то, что здесь написано. Tangotanzen macht schön.

Танцоры, казалось, подмигивали мне: видишь, мы же тебе говорили.

Кортина

Капка Кассабова: Итак, почему вы танцуете танго?

Испанка, 26 лет: Потому что хочу выяснить, кто я такая.

Уругваец, 53 года: Потому что так я вспоминаю, кто я такой.

Австралийка, 36 лет: Потому что так я больше становлюсь собой.

Англичанин, 38 лет: Потому что я могу забыть, кто я.

Американка, 29 лет: Потому что я могу быть кем-то другим.

Грек, 40 лет: Потому что не хочу умирать.

— Капка, ты вернулась!

Вечер среды, гавань Виадук, кафе Limon. Турки за баром исполняют подборку из столь любимого Сильвестром Освальдо Пульезе, а мои оклендские друзья потрясены мои появлением:

— Мы и не думали, что ты вернешься.

— Но я живу здесь, разве забыли? — ответила я и тут же взяла себя в руки, заслышав в своем голосе ностальгические нотки Рейчел. О, эти милонги Берлина, вы и представить себе не можете!

— Нет, ты здесь существуешь.

— Боже, — воскликнула Ануш, — на твоем месте я бы осталась в Германии.

— Но тангомания добралась и до нас. В Новой Зеландии теперь происходит столько всего. Тебе не нужно больше убегать, — протянул Джеймс.

— Не волнуйся. Я остаюсь.

— По крайней мере пару месяцев, мне ли не знать Капку, — смеялся Джеймс.

Я проигнорировала его замечание, ведь здесь, в давно знакомом кафе, жизнь казалась мне замечательной. Старые и новые тангерос лениво танцевали, попивали кофе с молоком и шардоне и делились танго-событиями: за время моего отсутствия возникли другие милонги, материализовались новые учителя, появились хорошие танцоры из разных студий, и на обломках старых отношений расцветали новые. В танго-меню предлагались пляжные вечеринки, пикники и даже ежемесячная милонга в Оклендском яхт-клубе, в окружении тысячи парусов. Стал проводиться Новозеландский чемпионат по танго, и мой знакомый Гевин, с улыбкой хоббита, победил в номинации «лучшее выступление», выполнив со своей молодой партнершей в красных сверкающих туфлях на каблуках идеальные ганчо и сакады. Как насчет такого поворота, дамы?!

Как-то в кафе я встретила Сильвестра.

— Думаю, мы должны друг другу пару танд. Что скажешь? — он протянул руку. Я ничего не ответила, и без слов было понятно, как приятно снова оказаться в его объятиях.

— Твой стиль немного изменился. Ты диссоциируешься.

— Прости. — Мы танцевали в стиле закрытого объятия, подразумевающего ассоциацию, а не диссоциацию.

— Ничего страшного. Я так или иначе пытаюсь чередовать открытое и закрытое объятия, так что все нормально. Хорошо, что ты вернулась.

— Хорошо, что я вернулась.

Следующей композицией была «наша» песня двухгодичной давности — Una Vez («Всего лишь раз»). Странно танцевать с ним и понимать, что он и есть «моя самая большая танцевальная любовь». С ним я ощущала то блаженство, которого не находила ни с кем — даже с Мистером Че или Карлосом Риваролой.

«Всего раз в жизни, всего лишь раз…»

— У тебя идеальная ось. И баланс улучшился.

Сказать по правде, спустя год эмоционального эквилибра в Берлине именно баланс я отчаянно пыталась поддерживать. Правда и то, что на момент разговора с Сильвестром моя жизнь, подобно танго, двигалась против часовой стрелки. В свои тридцать я снова вернулась в дом родителей на побережье, гуляла, проигрывала в голове сладко-горькую «Мелодию сердца», собирала ракушки и скучала по уродливой красоте Берлина: по следам от пуль в домах на Аугустштрассе, по Мистеру Че и нашим полным недомолвок шутливым беседам. Скучала по Ларе и ее умной голове с роскошной гривой.

Una Vez заканчивается и сменяется знаменитым вальсом Soñar y nada mas («Мечтать и ничего больше»).

— Самый прекрасный вальс на свете, обожаю его, — произнес Сильвестр.

Оставался час до полуночи. Мы исполняли идеальные близкие хиро, а в зале витал аромат ягнятины на гриле. Я закрыла глаза и попыталась не думать ни о чем, мечтать и ничего больше.

Но мне хотелось большего, пусть и не знала, чего именно. «Не пробуждайся, если мечтаешь о любви, девочка, — стонал певец. — Ибо любовь — мечта».

Внезапно краем глазом я заметила юношу, который стоял на улице и смотрел на меня через стеклянное окно кафе. Я его тотчас узнала, хотя много лет не видела.

Мы с Терри дружили со времен учебы в маленьком университетском городке на Южном острове; последние восемь лет он писал из разных неспокойных мест, где переживал одно экстремальное приключение за другим: перебивался на улицах Дамаска, убегал от банды наркоторговцев в Колумбии, находился под прицелом тайной полиции Сирии, подозревающей, что он агент Израиля… и ничто из его злоключений меня не удивляло, просто он всегда был выдумщиком и авантюристом. Последняя новость, пришедшая от него, — про вербовку в ряды британской армии.

И вот он появился в кафе, будто взошло солнце. Кудри сменил военный ежик. Лицо уставшее и очень взрослое, хотя ему еще и двадцати шести не было.

Но глаза те же: зеленые, счастливые и любопытные. За плечами армейский рюкзак и гитара, которую он, с присущей ему неуклюжестью, брякнул на стол. На фоне вальса «Романс по соседству» раздался ее громкий звон.

— Здорово, дружище Капка. Ты подстриглась.

Я пожала плечами, чувствуя глуповатую радость оттого, что вижу его: «Ну прошло… сколько, восемь лет? Мне нужно было постричься».

Его лицо расплылось в улыбке, а я поймала себя на том, что и мой рот широко растянулся. Терри выглядел странно со свои рюкзаком и стриженой головой среди всей этой dolce vita.

— А ты что здесь делаешь?

— Мой дедушка умер. Я в увольнительной, приехал на похороны.

— Мне очень жаль. Но что ты делаешь именно в этом месте?

— Не знаю. Дай, думаю, пошатаюсь, отдохну, посмотрю на новую гавань Виадук. А еще увидел фото, на котором ты где-то танцуешь, и решил попробовать отыскать.

Несмотря на характерные для киви манеры поведения и лексикон, за годы службы он приобрел не вяжущийся с ним английский акцент.

— Так откуда ты узнал, что я тут?

— Я не знал. Просто дай, думаю, зайду. А тут ты.