Элоиза и Абеляр - Режин Перну Страница 30

Любопытно, что Абеляр не говорит ни слова о предпринятом им против Росцелина демарше в «Истории моих бедствий», являющейся историей его жизни, вообще не упоминает о развернувшейся между ними полемике. Он заявляет там только, что другие преподаватели видели, как их школы пустеют, и «это обстоятельство, — пишет он, — возбудило ко мне зависть и неприязнь. Все они поносили и чернили меня, но двое из них особо воспользовались моим отсутствием, чтобы выдвинуть против меня обвинения: во-первых, монашескому обету противоречит дальнейшее изучение светских книг, а во-вторых, мной проявлено достойное порицания высокомерие и самомнение, поскольку я стал преподавать теологию без дозволения какого-нибудь теолога. Они хотели, чтобы мне было запрещено всякое преподавание в школах, и беспрестанно побуждали к тому епископов, архиепископов, аббатов, — одним словом, всех духовных лиц, имевших доброе имя в церковной иерархии». Далее он указывает на двух человек, особо желавших его погибели, на своих старых соперников: Альберика Реймсского и Лотульфа Ломбардского, — но о Росцелине не говорит ни слова.

Однако нам-то сейчас совершенно ясно, что в сложившихся обстоятельствах «открыл огонь» именно Абеляр; и смысл письма становился гораздо понятнее, если учитывать тот факт, что в работе Абеляра содержатся яростные нападки на так называемый номинализм Росцелина. О предмете и сути их научного спора можно достаточно полно судить по знаменитому примеру стены и дома, по доводам, приведенным Абеляром по сему поводу в трактате «О божественном единстве и троичности Бога», которые он будет развивать в последующих трактатах. Итак, для Росцелина части некоего целого были всего лишь словами, именами, таким образом, получалось, что «стена» — всего лишь слово, так как «дом» есть не что иное, как стены, крыша и фундамент. Абеляр опровергает Росцелина: «…если говорят, что дом есть стены, крыша и фундамент, это не означает, что дом представляет собой каждую из этих частей в отдельности, но есть единство всех этих трех частей, вместе взятых… Итак, каждая часть существовала и существует отдельно до того, как она образовывает некое целое, в которое она будет включена и станет составной частью». А далее Абеляр создает и развивает собственную оригинальную систему (из-за которой философа позднее нарекли концептуалистом). Абеляр превращает такие понятия, как вид и род, в некое «собирательное понятие», которое разум способен сформировать путем сравнений и отвлеченных рассуждений; так, например, человечество, то есть род людской, представляет собой совокупность людей, в чем-то схожих: «Всю эту совокупность, хотя и очень многочисленную, сложную и разнородную, люди, обладающие авторитетом, то есть влиятельные и пользующиеся уважением, именуют родом, универсалией, природой, натурой, подобно тому, как народ, состоящий из множества отдельных людей, именуют единым народом… Человеческая природа, состоящая из отдельных частей, из природ различных индивидуумов, сводится к одному и тому же концепту, к одной и той же природе». Иными словами, используя свою способность к отвлеченным рассуждениям, человеческий разум может выделить нечто общее в частном, в особенном, в отдельном. Эту доктрину Абеляр «выковал», то есть создал в ходе споров с Гийомом из Шампо и изложил в своих трудах: сначала в трактате «О божественном единстве и троичности», а позднее и в трудах, в которых содержание этого трактата было подвергнуто более глубокому изучению, а именно в работах «Введение в теологию», «Христианская теология» и «Диалектика», написанных Абеляром и многократно им переписанных для племянников, сыновей его брата Дагобера.

Мы можем констатировать следующие факты: в 1121 году Абеляр оказался жертвой яростных нападок со всех сторон, и нападки эти были вызваны как завистью к его успехам в преподавании, так и его воззрениями, изложенными в первом его труде. Положения, содержавшиеся в трактате Абеляра, уже самим фактом того, что они предлагали весьма оригинальную трактовку и столь же своеобразное решение вопроса об универсалиях, пробудили недоверие и опасения у церковных властей, крайне чувствительных ко всему, что имело касательство к проблеме, давно ставшей предметом ожесточенных споров; в особенности же пришли в ярость главы школ, или направлений, противоборствовавших в тот период, то есть лица, возглавлявшие так называемых реалистов, из числа учеников Гийома из Шампо, и так называемых номиналистов, в особенности старого Росцелина, который был, несомненно, весьма недалек от того, чтобы считать предательством со стороны бывшего ученика избранный им способ опровержения тех идей и мыслей, которыми он его в свое время питал и на которых он его взрастил. Если верить Абеляру, то из всех нападавших на него Росцелин был самым желчным и злобным. Во всяком случае, Абеляр полагал, что именно от нападок Росцелина ему следует защищаться, и он счел, что сделает очень ловкий ход и проявит большую хитрость, если, пытаясь защитить себя, опередит соперника и первым начнет наступление, обвинив Росцелина в ереси перед лицом епископа Парижского.

По этим действиям мы узнаем в Абеляре того юного стратега, что «разбил свой военный лагерь» на холме Святой Женевьевы как на некой возвышенности, откуда он мог вести наблюдение за противником. Кстати, в поведении Абеляра время от времени проявляется глубоко скрытая внутренняя воинственность, даже агрессивность, о чем свидетельствует «История моих бедствий»; к тому же ему была свойственна расчетливость: идет ли речь об открытии новой школы или о желании проникнуть в семейство Фульбера, Абеляр всегда действовал как опытный шахматист, всегда «расставляя свои фигуры» так, чтобы в конце концов заставить противника совершить промах, который и позволит Абеляру взять верх над соперником. Очень вероятно, что письмо Абеляра к епископу Парижскому было из разряда таких ловких маневров. Абеляр, чувствуя, что в глазах церковных властей он со своими идеями выглядит весьма подозрительно, решил опередить события и счел, что с его стороны будет весьма выгодно обрушить всяческие обвинения на человека со столь сомнительной репутацией и внушающего такие подозрения, как Росцелин, чьи философские воззрения, как известно, подверглись осуждению как еретические. Кстати, Абеляр не преминул указать пальцем на слабости своего бывшего учителя: «Этот человек осмелился написать клеветническое письмо, направленное против глашатая Господа нашего Иисуса Христа, Роберта д’Арбрисселя, после чего он стал настолько мерзок и дерзок, что осмелился посягнуть на доброе имя великого ученого, отца Церкви, Ансельма, архиепископа Кентерберийского, в результате чего этот бессовестный наглец, нашедший себе защиту у короля Англии, был изгнан с позором из этой страны, едва не расставшись с жизнью. И он хочет иметь сотоварища в своем бесчестье, чтобы его собственное бесчестье утешалось, видя, какой позор выпал на долю людей праведных и достойных».

Ответ не заставил себя долго ждать и, вероятно, поверг Абеляра в глубокое уныние. Мало того, что он не сумел добиться столь желанного открытого столкновения, но вдобавок Росцелин на его письмо ответил длинным посланием, достаточно процитировать несколько отрывков, чтобы иметь представление о его тоне: «Ты направил письма, преисполненные нападок на меня, и как же зловонны и отвратительны те непристойности, коими они наполнены, как мерзко и гнусно то сквернословие, к коему ты прибегаешь, чтобы описать мою особу, якобы запятнанную множеством бесчестных и позорных деяний, похожих на коросту прокаженного… Нет ничего удивительного в том, что ты распространяешь поносные речи против Церкви, ты, который проявил себя противником Церкви самим образом твоей жизни. Правда, мы приняли решение простить тебе твое высокомерие, ибо ты совершаешь поступки не как разумное существо, а как существо, утратившее разум под влиянием испытанной тобой великой боли; как ущерб, причиненный твоему телу, из-за которого ты так страдаешь, невозместим и непоправим, так и боль, под воздействием коей ты выступаешь против меня, нельзя устранить и умалить». Далее следует отрывок, процитировать который не представляется возможным, ибо он содержит «ужасную» игру слов и непристойных сравнений, среди прочего упоминается пчелиное жало и змеиный язык. Затем Росцелин приступает к рассмотрению и обсуждению одного за другим всех пунктов письма Абеляра. Он отбивается от нападок Абеляра, обвинившего его в том, что некогда он сам нападал на Роберта д’Арбрисселя и Ансельма Кентерберийского, а затем яростно протестует против обвинений в ереси, от которых, как Росцелин утверждает, он уже давно очистился: «Никогда я не защищал ни своих, ни чужих заблуждений, напротив, нет никаких сомнений в том, что я никогда не впадал в ересь; а ты твоим нечистым, гнусным умом измыслил и изрыгнул на меня клеветнические измышления, будто бы я — человек недостойный, бесчестный, позорящий Церковь, будто бы я был осужден на соборе, но я докажу, что все это — ложь, приведя в свидетели служителей и паству тех церквей, в лоне коих я был рожден, воспитан и обучен; раз уж ты вроде бы являешься монахом монастыря Сен-Дени, я прибуду туда, чтобы помериться с тобой силами; не сомневайся, тебя поставят в известность о моем прибытии, ибо тебя известит о том твой аббат, и я буду ожидать тебя столько, сколько тебе будет угодно. И если ты проявишь непослушание по отношению к твоему отцу-настоятелю, что ты, вероятно, не преминешь сделать, то, где бы ты ни спрятался на этой земле, я сумею тебя найти. И как ты ухитрился сказать, будто бы я был изгнан отовсюду, из всего христианского мира, тогда как Рим, глава этого мира, охотно принимает меня, еще более охотно меня слушает и, выслушав меня, следует моим советам и разделяет мое мнение? И церковь в Туре, и церковь в Лоше, где ты, самый ничтожный из моих учеников, сидел у моих ног — у ног твоего учителя, и церковь в Безансоне, в которой я являюсь каноником, разве они расположены вне пределов христианского мира, они, эти церкви, где все меня уважают и принимают меня с радостью, а также внимают мне и принимают то, что я говорю, питая тягу к познанию?» Далее большой пассаж этого письма посвящен доказательству того, что доктрина автора о Троице не содержат никаких еретических воззрений, что подозрение в ереси основывалось лишь на путанице при употреблении терминов. После чего озлобленный старец возвращается, пылая еще большей яростью, к истории самого Абеляра, к истории, в которой, как он говорит, нет ничего нового, ибо подобное происходило еще в библиотеке, и, однако же, он принимается без устали напоминать о самых отвратительных, самых болезненных для Абеляра деталях, чтобы поставить под сомнение искренность его обращения в истинную веру и законность его пострига и вступления в монастырь. «Я утверждаю, ибо я слышал это от тех, кто проживает вместе с тобой в монастыре, что, возвращаясь вечером в монастырь, ты несешь деньги, которые собрал отовсюду в виде платы за те ошибочные и лживые идеи, коим ты обучаешь, и ты спешишь, презирая всякий стыд, отдать их твоей гулящей девке, и таким образом ты платишь ей за блуд в прошлом». Наконец, заключительный пассаж, весьма достойный всего послания: «Так как у тебя было отнято то, что делает мужчину мужчиной, тебя надо называть не Пьером, а неполным Пьером. И превосходно свидетельствует о низости и бесчестье такого „неполного“ человека, как ты, печать, которой ты запечатывал свои зловонные письма, на которой изображены две головы, мужская и женская. Как можно усомниться в том, что тот, кто не побоялся снабдить свое послание изображением этих двух голов, до сей поры не изжил любовных вожделений? Я мог бы написать еще очень и очень много, дабы усугубить твой позор, ибо мне известны многие истины, весьма явные, но так как я имею дело с человеком неполным, то я, пожалуй, оставлю неполным и начатый мной труд».