Александр I и тайна Федора Козьмича - Константин Кудряшов Страница 30

В воскресенье 8-го, он велел меня позвать раньше, чем я пошла к обедне. Он сказал, что ночью у него был жар, между тем он был одет. Вскоре я пошла к обедне, а после вернулась к нему. «Погода слишком дурна для вашей прогулки», — сказал он (будет буря); я согласилась с удовольствием. Он рассказывал, уже второй раз по своем возвращении, о дьяконе из Черкасска. Мы говорили о том, что делалось в городе во время его отсутствия и что делалось согласно его намерениям для украшения города. Я сказала, что работали с усердием. «Это славные люди!» — сказал он. Немного спустя он меня попросил оставить его. И послал за мной снова, чтобы я присутствовала за обедом. Обед состоял из стакана яблочной воды с соком из черной смородины. Перед тем как пить, он перекрестился, как будто садился обедать. Отпил половину, ему понравилось, и он послал за Виллие, чтобы спросить, оставить ли половину на ужин, или тогда ему дадут второй стакан. Виллие сказал, что если он хочет, то ему дадут еще стакан. Тогда он мне сказал, что это как раз то, что ему нужно, что он случайно нашел запас этого питья у князя Волконского, получившего его от своей сестры, а та, в свою очередь, получила в дороге от своего знакомого. Он слышал, что то питье очень полезно при этой болезни. Около 2 час. он меня послал обедать, между 5 и 6 часами прислал за мной и сказал, что посылает в Петербург курьера, и дал мне для этого распоряжения. У него был очень больной вид, был жар в голове. Я пошла исполнить его распоряжения и сообщила о сделанном. Он сказал: «Хорошо, отошлите ваши пакеты генералу Дибичу и, когда вы кончите, возвращайтесь». Я вернулась около 7 час., ему было лучше. Я ему принесла вчерашние газеты, которые его заинтересовали, и он меня просил принести продолжение. Я ему сказала: «Раньше у вас был такой больной вид, что мне было тяжело на вас глядеть. Сейчас вы выглядите лучше». — «Да, я чувствую себя лучше», — сказал он. Потом он снова начал читать газеты, я также читала. Затем он приготовился спать и лег с таким хорошим видом, что приятно было смотреть, улыбнулся и заснул. Он спал таким образом около 2 час., спокойно и сладко дышал. Он проснулся только один раз и посмотрел вокруг себя с таким выражением лица, которое я приняла за веселое и которое я видела позже, в ужасные минуты, — и опять заснул, улыбаясь. Камердинер вошел, чтобы доложить о Виллие, но он спал так хорошо, что его не будили. Наконец в 9 час. он проснулся. Вошел Виллие. «Как вы себя чувствуете?» — «Очень хорошо, спокоен и свеж». Виллие сказал: «Вы увидите, что будет испарина». Немного поговорили и уговорили его лечь спать. «Мне так хорошо здесь», — говорил он. В то время как я уходила, чтобы дать ему возможность лечь, он мне сказал. «Возьмите газеты, завтра принесете мне остальные». В 6 часов я велела позвать Виллие и спросила его, легли он. Он мне ответил, что не мог уговорить его лечь в кровать, что он улыбался и все говорил: «Мне очень хорошо здесь». Но что сейчас он перешел в кровать. Ночью, действительно, был хороший обильный пот.

В понедельник 9-го, Стофреген мне сказал, что болезнь можно считать пресеченной, что если лихорадка вернется, то она примет перемежающуюся форму и скоро кончится и что я могу написать в Петербург, что болезнь проходит. Я виделась с ним перед уходом, и затем он послал за мной к обеду. Ему подали овсяный суп, он сказал, что у него есть аппетит и что это в первый раз после 3-го. Хотя он нашел суп слишком густым и разбавил водой, но съел с аппетитом, а после съел сливы. У него даже было желание съесть больше, но он сказал: «Нужно быть благоразумным». Немного погодя он мне предложил идти обедать, «а я, как благоразумный человек, пойду отдохнуть после обеда». Между 6 и 7 часами он послал за мной, чтобы я принесла газеты. «Вы приносите мне игрушку, как ребенку», — сказал он. Он прочел последние, но был болен, у него был жар. Я читала, ожидая его, воспоминания m-me de Genlis, при чем он предложил мне несколько вопросов. В Петербурге он меня просил взять эти книги, имея в виду их прочесть. Я ему сказала, что это чтение такое легкое, как будто бы нарочно создано для больных. «Может быть, завтра», — сказал он. Вечером он неожиданно спросил меня: «А почему вы не носите траур по короле Баварском?» Я ему сказала, что сняла по случаю его приезда, а после мне не хотелось больше надевать, но если он хочет, я его надену завтра.

В среду 10-го он должен был принять утром лекарство. Стофреген два раза приходил, чтобы дать мне сведения о действии (лекарства) и сказал при этом, что он так слаб, что ему нехорошо. Я не удивилась, что он за мной не посылал, так как знала, что он не любил, чтобы его беспокоили во время действия лекарства. Я ходила гулять, вернулась, кончила обед. Он все еще за мной не присылал. Мне стало тоскливо, я послала за Виллие, тот пригласил меня войти к нему. Я нашла его лежащим в уборной на кровати с очень горячей головой. Увидя меня, он, однако, сказал: «Я не посылал за вами сегодня потому, что я провел ужасное утре из-за этого противного лекарства, мне было тошно и нужно было постоянно вставать, из-за чего я сильно ослаб». Окно было открыто, он заметил, что была хорошая погода; «12° тепла в ноябре!» — сказал он Виллие. Но вскоре он впал в тяжелую дремоту и дышал тяжело. В первый раз я увидела опасность. Я провела с Виллие 2 или 3 тяжелых часа у его кровати. Я видела Виллие растроганным и очень серьезным; однако он сказал: «Вы увидите, что будет сильный пот»; он и был, но дремота продолжалась и была так сильна, что он не чувствовал, как Виллие часто обтирал ему лицо.

Немного погодя он, однако, пришел в себя и взял платок, чтобы вытереться, говоря: «Благодарю вас, я это сделаю сам. У вас нет с собой книги», — сказал он мне. Надо было его переодеть. Я ушла, но он послал за мной, как только ему переменили белье Он лежал на диване в кабинете и удивительно хорошо выглядел для того состояния, в каком он был после обеда. У меня была с собою книга, и я делала вид, что читаю, но наблюдала за ним. Он заметил, что я расстроена. Я ему сказала, что у меня очень болит голова, что рано закрыли печь рядом с моей кроватью. Это было верно, но лицо мое было расстроено от слез. Он спросил меня, кто закрыл печь, я назвала горничную. Он вошел в подробности того, как следует топить эту комнату. Он спросил меня, гуляла ли я; я сказала, что да, и рассказала ему, что встретила конных калмыков и что, узнав о его болезни, они хотели отслужить молебен о его здоровье «Кстати, — сказал он, — они хотят попрощаться с вами, я не могу принять их, примите их вы». — «Когда?» — спросила я. «Завтра, скажите это Волконскому». Пожелав ему спокойной ночи и обнимая его, я перекрестила его дорогой лоб. Он улыбнулся.

В среду 11-го он велел мне сказать, что провел ночь спокойно. Я пригласила калмыков в 11 час. Он просил меня через князя Волконского зайти к нему. Он выглядел довольно хорошо, показал мне стакан с уксусом и альпийской водой, которые приготовил Виллие для обтирания лица. Он сказал, что это наслаждение, потом спросил, что мне сказали калмыки и велела ли я им сыграть Я сказала, что нет, что мне нужно было их поблагодарить за их молитвы о нем и что я их спросила, было ли это в первый раз, что они вошли в одну из наших церквей. Я хотела продолжать. Он меня более не слушал и напомнил своему камердинеру обтереть приготовленным уксусом лицо. Он меня просил уйти и вернуться перед прогулкой. Перед уходом я зашла к чему, он меня спросил, куда я думаю пойти. Я сказала, что мне хочется спуститься пешком с горы, чтобы пойти к источнику. «Вы там найдете казаков, — сказал он, — они держат теперь своих лошадей в одном из пустых пакгаузов». — «Почему?» — спросила я. «Они пожелали быть ближе». Он меня просил прийти к нему после прогулки. Я пришла. Он спросил, выполнила ли я свой план прогулки. Я сказала: «Да». — «Видели ли вы казаков?» — «Я только видела двух офицеров». Я ему сказала, что вчера, гуляя около карантинного здания, я была приятно удивлена и тронута, увидя, что садовник Грей украшал мое любимое местечко. Я его спросила, не он ли сделал это распоряжение? Он ответил таким добрым тоном, который у него часто бывал: «Да, так как теперь он не может работать с другой стороны (на месте, где государь хотел развести сад, для чего именно он вызвал Грея), я велел ему пока устроить ваше любимое местечко». Я поблагодарила. Он казался довольно бодрым, и голова была свежа. Он мне сказал, чтобы после обеда я шла гулять. Я просила его освободить меня от прогулки и уверяла, что я чувствую себя гораздо лучше дома и более спокойна, если могу быть с ним; я сказала это с некоторым волнением. «Будем благоразумны», — сказал он. Он дал мне попробовать питье, в котором ему казался какой-то привкус, я почувствовала его также, и он мне сказал, что Егорович нашел то же самое. Вошел Виллие. Он ему сказал про питье. Виллие утверждал, что этого не может быть. Вскоре вошел Стофреген. Он сказал при нем, указывая на меня: «Говорила ли она вам, что с ней было вчера?» Я не понимала, о чем он говорит. Оказалось, что он говорит о вчерашней топке печи. В два часа он послал меня обедать. Около 5 час. я послала за Виллие и спросила его о ходе болезни. Виллие был весел, сказал мне, что у него теперь жар, но что я могу туда идти, так как он в лучшем состоянии, чем накануне…