Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль Страница 31

Так получилось, что именно в тот день Джексон и Ли получили обзор итальянцев о выставке Поллока, организованной в Венеции Пегги Гуггенхайм [395]. Рецензия была на итальянском, они смогли разобрать всего два слова: Поллок и Пикассо. Но Джексон, усевшись в одиночестве на кухне, сгорбился над статьей и с какой-то одержимостью пытался расшифровать ее смысл. Он начал названивать друзьям в поисках человека, знающего итальянский. И он, и Ли неоднократно, с какой-то странной настойчивостью, спрашивали родных Джексона, не читает ли кто-нибудь из них на итальянском языке, и каждый раз, игнорируя отрицательные ответы, опять возвращались к рецензии, пытаясь понять, что там написано. В конце концов терпение гостей, раздраженных пренебрежением хозяев, лопнуло. «Вам что, этот Пикассо важнее семьи?» — сердито спросила невестка Джексона Альма, которая тогда жила в их старой квартире на Восьмой улице. Ли и Джексон отреагировали на вопрос «возмущенными взглядами». В итоге некоторые члены семьи, особенно женщины, которым в прошлом своими глазами не раз доводилось лицезреть пьяные бесчинства молодого Джексона, уехали домой, окончательно утвердившись во мнении, что он как был, так и остался эгоистичным ублюдком [396]. К сожалению, надо признать, художники часто выглядят так в глазах своих родных и близких. Однако следует признать также и то, что во многих случаях дело вовсе не в эгоизме, а в их оторванности от остального мира. Джексон и Ли жили в своем особом мирке столько лет, что, вероятно, уже и не помнили, что существует другая реальность, в котором искусство не считается центром вселенной. Но что же, если не искусство? Для них этот вопрос не имел ответа.

В том же месяце, когда на Спрингс обрушилось многочисленное семейство Поллоков, неподалеку произошло другое, куда более позитивное событие. Это было настоящее взятие Бастилии в Ист-Хэмптоне. Сценой для бунта стала Гильдия, место, где с момента открытия в 1931 году безраздельно царил пасторальный пейзаж и где попивающие душистый чай меценаты ни секунды не сомневались, что ничто безвкусное и неприятное никогда не проникнет в эти стены. И вот там открылась выставка под названием «Десять абстракционистов Ист-Хэмптона», инициатором которой стала Ли. Это была первая выставка исключительно абстрактных произведений искусства в истории Гильдии [397]. Со времени переезда Поллоков в Спрингс пять лет назад вокруг них сформировалось сообщество местных абстракционистов, но прежде, до той выставки, их работы были доступны только самим художникам и признавались тоже только в этом узком кругу. Июльская выставка изменила ситуацию. На стенах, где обычно висели пейзажи с картофельными полями или с бескрайними небесами над столь же бескрайними морскими просторами, теперь, оскорбляя эстетические чувства завсегдатаев галереи, красовались абстрактные полотна Ли, Поллока, Джеймса Брукса, Боба Мазервелла и прочих. А меценаты Гильдии вдруг обнаружили, что рядом с ними живут и работают некоторые самые передовые художники современности. После статьи о Поллоке в Life большинству жителей Хэмптона было известно, что в их краях живет один эксцентричный художник. Но та выставка стала для них истинным откровением: она открыла им глаза на то, что он такой не один, больше того, они размножаются. Это было ужасно. И при этом как-то невероятно бодрило. Здешним любителям искусства предстояло многое переварить, но у Саут-Форка на Лонг-Айленде в деле принятия художественных инноваций было богатое прошлое, начавшееся еще в далеком 1870 году. И нью-йоркская школа в конечном счете будет ими понята и принята и даже заключена в дружеские объятия в ее новейшем, хоть так и не расшифрованном варианте [398].

На открытие выставки пришли и «дачники» — коллеги-художники, писатели, актеры, театральные режиссеры, и те, кто, не имея никакого отношения к искусству, просто жил в этом районе круглый год. Заглянул туда и тридцатипятилетний фотограф немецкого происхождения по имени Ганс Намут [399]. Тем летом он с родными снимал дом в Хэмптоне и был чрезвычайно рад узнать, что совсем неподалеку живет и работает художник, с которым он давно мечтал познакомиться:

У Поллока выставлялось несколько картин. И он присутствовал на выставке. Я собрал в кучу всю свою смелость, подошел к нему и очень робко спросил, нельзя ли мне как-нибудь заглянуть к нему в мастерскую и сфотографировать его за работой. Упомянул, что решился попросить его об этом только из-за [фотографа Алексея] Бродовича, которого он хорошо знал. И это сразу сломало лед… Джексон согласился, и назначили дату встречи. Я спросил: «Так я могу взять фотоаппарат и сделать несколько снимков?» И он ответил: «Конечно» [400].

Он даже пообещал начать для меня новую картину и, возможно, закончить ее, пока я буду там, в мастерской [401].

Фотографии Джексона, сделанные Гансом, станут со временем знаковыми, возможно, даже каноническими фото эпохи абстрактного экспрессионизма. А еще они положат начало длинному циклу портретов художников-абстракционистов, сделанных человеком, который понимал их творчество, ведь он во многих отношениях и сам прошел через те же исторические штормы и бури, которые сформировали нью-йоркскую школу, — только через океан от них.

Путь, который в итоге привел Ганса Намута в Нью-Йорк, начался в германском Эссене в 1933 году, когда парень по самодельному радио слушал предвыборные речи Гитлера. Вскоре Ганса арестовали за антиправительственную политическую деятельность, но освободили благодаря ходатайству отца, лидера местной нацистской партии. Выйдя из тюрьмы, восемнадцатилетний Ганс сразу же бежал из Германии в Париж. Он мечтал стать театральным режиссером, но вместо этого работал в нескольких местах фотографом, а к 1936 году, в самом начале гражданской войны в Испании, оказался в Барселоне. Там он стал военным фотографом и документировал те трагические события, которые нью-йоркские художники принимали очень близко к сердцу. Со временем ситуация в Европе серьезно изменилась, и Гансу прошлось вернуться в Париж. А после того как немцы вторглись во Францию и французы дважды его интернировали, он отправился на юг, в Марсель, а оттуда, благодаря сети Вариана Фрая [402], — в США.