Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида - Яир Лапид Страница 31

Процесс превратился в цирк. Истец превратился в ответчика.

В какой-то момент Тамир использовал известную историю отправки десантников в помощь евреям Венгрии – чтобы показать, что можно было противостоять нацистам и другими путями. Он вызвал Катарину Сенеш, мать десантницы Ханы Сенеш, казненной нацистами. «Почему ты не спас мою дочь? – обрушилась Катарина на побледневшего Кастнера. – Ты должен был попытаться освободить ее». Кастнер промолчал. Что он мог ответить? Что если бы он вошел в кабинет Эйхмана и потребовал освободить Хану, то, скорее всего, оберштурмбаннфюрер просто достал бы пистолет и выстрелил ему в голову?

Это был ужасный, безнадежный диалог, в котором стороны отказывались слышать друг друга. Чем дальше продвигался судебный процесс, тем больше меня охватывало чувство злости и разочарования. Мне так и не удалось понять, как позволили себе те, кто прожили здесь всю войну, не имея ни малейшего представления о том, какой ад свирепствовал в Европе, учинить над нами суд за то, что мы стремились выжить любым путем.

В июне 1955-го судья Биньямин Халеви вынес приговор. «Кастнер продал душу дьяволу», – сказал он. Суд оправдал Гринвальда по всем пунктам обвинения, кроме одного, по которому обязал его заплатить штраф размером в одну израильскую лиру.

Рассмотрение апелляции было назначено на январь 1957 года, а я приступил к работе двумя месяцами ранее. На протяжении всего судебного процесса «Маарив» придерживался откровенно антикастнеровской линии, но хотел сохранить доступ и к противной стороне. Шницер даже просил меня не оставлять работу в «Уйкелет», цитадели Кастнера, чтобы я мог оставаться как можно ближе к трагическому герою этой истории. Когда я рассказал об этом Кастнеру, он рассмеялся. «Пусть ты будешь двойным агентом, – сказал он, – так хоть кто-нибудь услышит и мою версию».

Однако смех Кастнера был редким явлением в те мрачные дни. Он слабел, лицо его было серого цвета. Днем он проводил время в суде или со своими адвокатами, а потом работал в «Уйкелет» ночным редактором. Никто не видел, чтобы он спал; он терял вес, и его знаменитое высокомерие, которое позволило ему бесстрашно торговаться с худшими из убийц, исчезло.

Через несколько дней после начала судебного процесса мы с Кастнером обедали в арабском ресторанчике возле центральной автобусной станции. Мы сидели за столиком снаружи, и вдруг на один из мусорных баков запрыгнула кошка, столкнув с него металлическую крышку. Кастнер в ужасе вскочил со своего места. Когда он понял, что произошло, то потихоньку сел на место, на верхней губе проступила испарина.

– Они хотят убить меня, Томи, – сказал он. – Я получаю угрозы каждый день.

– Никто тебя не убьет, Режё, – сказал я, – они только болтают.

– Надеюсь, что ты прав.

4 марта 1957 года трое молодых людей, члены крайне правой подпольной организации, подкараулили Кастнера у подъезда его дома. Когда он вышел из машины, они выстрелили в него несколько раз и скрылись. Кастнера доставили в больницу, где он скончался от ран. Вскоре после убийства эти трое были задержаны и во всем сознались. Через пятьдесят два года один из них, Зеев Экштейн, намекнул в документальном фильме на то, что мы всегда подозревали: в этом деле была замешана израильская секретная служба – если не активным образом, то молчаливым согласием. Кастнер погиб, чтобы спасти руководство страны от позора.

Несмотря на смерть Кастнера, апелляционный суд продолжил свою работу и в январе 1958 года решил изменить приговор и снять с Кастнера все обвинения. Это было небольшим и очень запоздалым утешением. Пострадали все. Даже венгерская община разделилась на сторонников Кастнера и сторонников семьи Сенеш. Я относился к числу первых, но сердце мое было переполнено сочувствием к бедной Катарине Сенеш, которая не понимала, что стала пешкой в игре сильных мира сего.

В 2003 году, во время официального визита в Будапешт, я попросил открыть для меня архив с протоколами суда и казни Ханы Сенеш. «Заключенная двадцати трех лет, – сухо, по-деловому писали ее убийцы, – состояние здоровья хорошее. Была подвергнута пыткам, но отказалась выдать своих товарищей или просить помилования. Из-за неточных выстрелов расстрельного взвода она мучилась довольно долго, прежде чем ее сердце не перестало биться».

Я сидел один в прохладном сумраке архива, читал и плакал.

Лорд Роберт Бутби, который был личным секретарем Черчилля, а затем в течение тридцати четырех лет членом парламента, рассказал мне однажды такую историю:

«В 1931 году я побывал у фюрера в Мюнхене. Когда я вошел в его канцелярию, он вскочил по стойке “смирно”, вскинул правую руку в нацистском салюте и крикнул: “Хайль Гитлер!” Мне ничего другого не оставалось, как тоже встать по стойке “смирно”, вскинуть правую руку и крикнуть: “Хайль Бутби!”»

Через несколько недель после гибели Кастнера до меня дошло, что пришло время мне выкрикивать свое имя.

Апелляционный процесс все еще тянулся, а интерес публики уже начал угасать, и я стал опасаться, что вскоре мне объявят, уже вторично, об окончании моей работы в «Маариве». Я решил, что стоит начать писать по-другому.

За исключением таких ярких звезд, как Карлебах и Кишон, журналистика в Израиле находилась по большей части под влиянием дотошной, скрупулезной немецкой прессы. В основном все придерживались известного правила пяти вопросов – кто, что, когда, где и почему, и чтобы знаки препинания стояли на месте. Это была очень профессиональная и тщательная работа, но скучная и сухая, как старая гренка.

В венгерской журналистике, на которой я был воспитан, существовал целый жанр, который никому в Израиле известен не был, – короткие, яркие и смешные заметки о людях. Не так был важен заголовок, как замаскированная булавка, скрепившая платье дамы из высшего общества, припрятанная бутылка джина у улыбчивого политика и цветастые наклейки авиакомпаний на футляре виолончели знаменитого музыканта.

Впервые в жизни я начал писать в собственном стиле.

У некоторых в «Маариве» это вызвало удивление, но мне было все равно. Если и уволят, я хоть буду знать, что попытался идти своим путем. Но довольно скоро стало понятно, что публике нравится этот новый стиль, и в моем скромном почтовом ящике начали скапливаться письма читателей.

Однажды утром я встретил в коридоре Шницера. Выходя из туалета, он вытирал руки бумажной салфеткой. Я кивнул ему и пошел дальше. Но он окликнул меня.

– Томи, – сказал он.

– Да? – обернулся я.

Видно было, что его занимает какая-то новая идея.

– Эти твои колонки, – сказал он неуверенно, – читателям, похоже, нравятся.

– Так говорят.

– Может, сделаешь такую колонку по пятницам? Бери у людей интервью и пиши про них веселые истории.

– Договорились. Когда начинать?

– На следующей неделе.

– Хорошо.

Я нарочито спокойно пошел дальше, спиной чувствуя, что он продолжает смотреть мне вслед, все еще сомневаясь, правильно ли поступил. Но как только я свернул за угол, то начал прыгать по ступенькам как сумасшедший. Своя колонка! Каждую неделю! Одна из секретарш, поднимавшаяся мне навстречу, остановилась, окинула меня обеспокоенным взглядом, развернулась и осторожно пошла в другую сторону.