Тайна Безымянной высоты. 10-я армия в Московской и Курской битвах. От Серебряных Прудов до Рославля. - Сергей Михеенков Страница 31

Кобуру брать не стал. Вытащил из нее запасную обойму и пошел назад, к дороге. Трофей положил в полевую сумку.

В деревню въехали уже ночью.

Взвод разместили в трех дворах. Старшина Печников уже распорядился по поводу ужина.

Поярков обошел свой взвод, проверил посты. И уже направился к дому возле колодца, где ужинало первое отделение сержанта Гречкина и где решил ночевать и он, когда увидел посыльного. Тот подбежал и, запыхавшись, передал приказ срочно прибыть к ротному.

Делать нечего, надо идти. Но вначале он зашел в первое отделение. Сказал Гречкину, чтобы его к ужину не ждали, что означало – его пайку можно разделить на всех. Гречкин уже отлежался и чувствовал себя вполне здоровым. Только время от времени широко зевал и мотал головой.

Ротный остановился в просторном доме. Посреди горницы стоял накрытый стол. Хозяин с хозяйкой, услужливо поглядывая на своего внезапного постояльца, хлопотали возле печи.

Белая печь, покрытая сетью мелких трещин, была хорошо натоплена на ночь. Пахло мороженым салом и квашеной капустой. Пояркова даже замутило от этих запахов. И он невольно покосился на стол. Чего там только не было, среди этих чашек, мисок и глиняных горшочков.

– Ты понял? – указал на стол Чернокутов. – Как тут ждали Красную армию! Вот так, голуба моя…

В голосе ротного было что-то такое, что заставило насторожиться. То, что от него веяло сивухой, это ладно, дело обычное, вечернее. Чернокутов себе порой и перед боем позволял, пока до начальства не дошло. Дело было в другом. Только теперь Поярков обратил внимание на то, что лейтенанты Блинов, Шубников и политрук роты Цыбин сидели не за столом, а на лавке вдоль стены. Не его же, лейтенанта Пояркова, они ждали, не садясь за стол.

– Ну, товарищи офицеры, прошу садиться. Вы – тоже. И дочку свою позовите. Не ей от нас нос воротить… – И Чернокутов, подождав, когда сядет хозяин, пододвинул свою табуретку к краю стола.

Хозяйка вышла из другой половины, толкая перед собой дочь.

Поярков чуть стакан не уронил. Это была та самая женщина с дороги, Нюра, которую он распорядился увезти в деревню с телами погибших и расстрелянных полицейских.

Он опустил глаза и старался на нее не смотреть. «Знает ли ротный, – подумал он, – что я не нарушил его распоряжение и дал команду увезти с дороги тела полицейских в деревню? Видимо, знает. Потому и злится. А может, злится оттого, что спохватился – зря пострелял полицейских… Нет, Чернокутов страдать угрызениями совести по такому поводу не станет. Не его это мера. Расстрелял и расстрелял».

Самогонка оказалась лихо какая крепкая – неразведенный первач. Пояркову судорогой перехватило горло, он икнул и тут же зажал ладонью рот. Ротный сурово сдвинул брови:

– Воюешь хорошо, а водку пить не умеешь.

Вечерами, собирая взводных за своим столом, Чернокутов позволял себе называть своих подчиненных на «ты». Пояркова, да и остальных тоже это нисколько не коробило. Все они, молодые лейтенанты, недавно получившие свои офицерские кубари, считали, что с командиром роты им повезло.

– Учись пить, Поярков. Точно говорю тебе – учись. – Чернокутов погрозил ему кулаком, но ничего такого не сказал. И это означало, что свое отношение к его самоуправству по поводу убитых полицейских он выразил.

Хозяева почти не притрагивались к еде.

– А вы что же, земляки дорогие, нас угощаете, а сами… Или мышьяку в грибочки сыпанули?

Хозяин с хозяйкой тут же начали таскать вилками соленые грибы.

– Хорошо вы тут пожили. Да, хорошо… Думали, советская власть больше не вернется?! Именно так вы и думали! – И Чернокутов погрозил им пальцем.

– Нет-нет, что вы, товарищ полковник… – зашевелил деревянными губами хозяин.

Чернокутов хмыкнул:

– Полковник… – И ротный подмигнул своим лейтенантам. – К утру, глядишь, маршалом стану… Чернокутов хмелел быстро. Видимо, он хорошо принял еще до ужина. А теперь его начало развозить. Надо уходить, решил Поярков. Но как уйдешь, пока ротный стоит на ногах?

– Полицейскую управу учредили… Магистрат… – И он перевел взгляд на хозяйскую дочь. Он смотрел на нее так, как будто только что увидел. – Ну, Нюра, где твой комсомольский билет? Куда ты его от немцев прятала? Между ног?! Голуба моя…

Ни самогон, ни соленые грибочки в горло уже не лезли. Все ждали, когда Чернокутов уронит на стол свою буйную головушку.

Черта с два дождались. Он неожиданно встал и сказал:

– Подъем ровно в шесть. В шесть пятнадцать выступаем. До рассвета должны быть на месте. Советую не проспать. И – проверить на ночь посты.

Когда уходили, Поярков посмотрел на нее. Она в это время стояла у печи и грела ладони. Видимо, до сих пор не могла отогреться. Кем для нее был тот полицейский, закоченевшее тело которого, пробитое пулями его пулеметчиков, она обнимала на дороге возле руин церкви, он так и не узнал.

«Выходи! А то всех твоих постреляем!..»

Колхозы и «новый порядок». Клетнянский и Раменный леса. Полицейские роты. Из кого они формировались и где дислоцировались. Рославльский концлагерь. «Если бы немцы не зверствовали…» Крукот и коса. Мокровский партизанский отряд. Взятие райцентра Мокрое. Шукалет из Голодаевки

Я родился и вырос в этих местах. Моя родная деревня Воронцово, которую летом 1943-го нанесут на полевые карты офицеры 10-й армии как пункт направления основного удара, лежит в сорока километрах от Кирова. Если идти по прямой, лесными непроезжими дорогами, то совсем недалеко. Впрочем, раньше дороги были проезжими. Из Воронцова и окрестных Полянки, Трусоки, Серговки, Мужикова, Липовки и других деревень ездили в Киров на базар. Через лес. Сейчас те дороги заросли.

По рассказам стариков знаю, какой для жителей деревень нашей местности была немецкая оккупация.

Народ не пылал особой любовью к колхозам. Хотя некоторые колхозы до войны были крепкими и людям в них жилось и работалось хорошо. Ели досыта, работали много, отдыхать тоже умели. Когда пришли немцы, радости не было, но все же мысль была и такая: ну, мол, теперь конец колхозам, заживем свободно.

Зажили…

Киров, районные городки вроде Мосальска, Мещовска и Сухиничей, а также окрестные деревни были освобождены, и весну 1942-го встретили уже в колхозной борозде. Эта борозда хоть и была общественной, общегосударственной, но и семьи худо-бедно кормила, детей поднимала.

Хуже было тем, кто пока еще оставался по ту сторону фронта. А фронт здесь, на рубежах, достигнутых к концу января, остановился надолго. До лета – осени 1943 года, когда южнее вспыхнет и прогнется вначале в одну сторону, потом в другую Орловско-Курская дуга, придет все в движение и здесь, на северном ее фасе.

Зимой – весной 1942-го, когда группа армий «Центр» лихорадочно латала дыры в своем фронте после отхода от Москвы, когда немцам пришлось напрягать огромные усилия и тратить последние ресурсы на ликвидацию прорыва в районе Вязьмы, им было не до Кирова. Немцы прекрасно понимали, что 10-я армия дальше не пойдет. Иначе будет отсечена, как были отсечены 33-я армия Западного фронта и 39-я Калининского. Возможно, по этой причине крупных войсковых подразделений немцы на этом участке не держали. Горячо было правее, в районе Брянска, и левее, в районе Юхнова. Противник не оставлял намерений ударить из этих двух выступов, с юга и с севера, по сходящимся направлениям и отсечь, окружить в районе Варшавского шоссе, Мосальска и Мещовска нашу группировку – 10-ю, 50-ю и части 49-й армии. Тогда Ржевский выступ еще опаснее вытянулся бы на юг, навис над Калугой и Тулой. Немцы, оглядываясь в сторону Москвы, не оставляли надежду все начать сначала.