Иван Грозный и Стефан Баторий. Схватка за Ливонию - Витольд Новодворский Страница 31

Замойский в это время тоже не сидел сложа руки. Он все еще надеялся на то, что удастся поджечь стену; подкопа он решил не делать, так как земля со стороны его лагеря была слишком болотиста. По его приказу поляки беспрерывно обстреливали крепость. Плотность стрельбы была столь велика, что 3 сентября им удалось сбить с вала шанцевые корзины, которые прикрывали русские орудия, так что теперь и сами пушки, и их обслуга оказались как на ладони.

Положение русских становилось все хуже и хуже. У Замойского появилась надежда, что дело, может быть, удастся завершить малой кровью. По его приказанию в крепость была пущена стрела с запиской, в которой гарнизон от имени короля увещевали сдаться в обмен на различные милости. На это осажденные ответили выстрелами и хорошо слышной со стен руганью по адресу Батория, Замойского и прочих неприятельских военачальников.

Оскорбленные поляки пошли на штурм, хотя и не получили на то приказа. Они бросились к башне, у подножия которой имелось мертвое пространство, куда не достигали выстрелы русских, приставили лестницы и полезли на стены; их поддержал отряд, одновременно атаковавший ворота крепости, выходившие с востока к Ловати. Однако русские сумели отразить приступ. Замойского в момент незапланированного штурма в лагере не было. Явившись на место и узнав, что поляки отступили, оставив под стеной тяжелораненых, он обещал награду тем, кто принесет их назад. Охотники нашлись, и раненые были спасены.

Все попытки поджечь стены провалились. Тогда солдатам выдали кирки и заступы и приказали во время очередного приступа сдирать со стен дерн. По сигналу солдаты как могли быстро, под выстрелами, добежали до вала и взялись за дело. Русские бросились на них, завязалась рукопашная, в которой ни те, ни другие не имели решающего перевеса. Тем не менее полякам удалось немного повредить защитное покрытие стен, но этого было явно недостаточно. Во время схватки поляки взяли в плен русского по имени Сабин Носов, раненного двумя пулями. Его допросили о положении крепости, и он нарочно стал сообщать такие сведения, которые преувеличивали силы ее защитников и неприступность укреплений. Это, однако, ничуть не поколебало решимости Замойского.

На рассвете 4 сентября поляки пошли в новую атаку, и им наконец удалось снять дерн на значительном участке. Было заготовлено большое количество облитых смолой дров. Но прежде чем пытаться поджечь стену, Замойский снова попробовал склонить осажденных к добровольной сдаче, так как король хотел получить крепость в целости. Опять в крепость пустили стрелы с записками. Московиты, однако, предпочли не отвечать.

Тем временем венгры закончили рыть подкоп и готовы были взорвать пороховую мину. Они опасались, что русские подведут со своей стороны контрмину, но сомнения их рассеял перебежчик из крепости. По его словам, осажденные заметили подкоп, но не подозревают, что в нем уже находится порох. Перебежчика одели в роскошную одежду и велели ему приблизится к стене, чтобы он своим видом свидетельствовал о щедрости короля; он кричал осажденным, что у них есть последний шанс опомниться и спасти себя; если же они будут упорствовать в своем безумии и предпочтут испробовать королевскую силу, а не королевскую милость, то пусть пеняют на себя — в этом случае их ждет свирепость разъяренных солдат. Эти речи защитники крепости встретили грубой бранью, крича, что скорее позволят распять себя, чем послушаются совета изменника.

Поняв, что все средства получить крепость, не разрушая ее, исчерпаны, король приказал взорвать мину. Однако взрыв этот не привел к тому эффекту, на который рассчитывали: хотя в стене и образовалась брешь, проникнуть через нее в крепость не удалось. Впрочем, король не терял надежды завершить осаду в самом скором времени. Вечером 4 сентября он сказал окружающим: «Вот увидите, мои пехотинцы скоро зажгут стену». И действительно, не прошло и четверти часа, как вспыхнуло пламя, которое, казалось, невозможно потушить. Правда, русские проявили необычайную энергию и справились с пожаром, в чем им помог разразившийся ливень, однако стены уже были во многих местах освобождены от дерна, и все понимали, что рано или поздно их снова удастся поджечь.

Вечером Замойский велел отобрать охотников, готовых идти зажигать стены. Вызвались сорок человек. С факелами в руках они полезли наверх, не обращая внимания на пули, которыми осыпали их осажденные. В конце концов стена загорелась; поначалу огонь горел слабо, и казалось, что и эта попытка завершится полной неудачей. Но около полуночи подул сильный ветер, и вспыхнуло громадное пламя. В лагерях осаждающих забили тревогу, поляки и литовцы построились в ряды, готовые идти на приступ. Русские пытались тушить пожар, но смола и ветер сделали свое дело: пламя стало принимать все большие и большие размеры и вскоре перекинулось в город. Сгорела церковь Христа Спасителя, стоявшая недалеко от стены, занялись другие здания. Надежды унять огонь не было уже никакой, и на рассвете защитники крепости стали кричать, что хотят сдаться. Замойский потребовал, чтобы они прислали к нему своих воевод, но они не исполнили этого требования и отправили к Замойскому епископа с несколькими другими лицами, которые стали выставлять условия сдачи. Тогда Замойский послал в крепость своих людей, которые потребовали от московитов сдачи на милость победителя, угрожая в противном случае их поголовным истреблением. Русским не оставалось ничего, как подчиниться. К Замойскому явились пять воевод.

Увидев их, солдаты, которым гетман приказал не отходить от своих знамен, стали громко роптать. Им не нравилось, что русских могут отпустить на волю и они опять возьмутся за оружие. Солдаты требовали мщения за кровь погибших при штурме товарищей. Ненавистью дышали их слова, и достаточно было небольшой искры, чтобы разразилась ужасная бойня.

По распоряжению Замойского московиты начали выходить из крепости; каждый нес с собой образок. Так вышли около 500 человек, у которых отняты были лошади и оружие. Навстречу им в крепость направились, чтобы принять порох и пушки, пятьдесят гайдуков. Увидев это, маркитанты и обозные служители вообразили, что гайдуки идут за добычей, и бросились за ними, боясь упустить самые лакомые куски. Ворвавшись в крепость, они стали грабить и убивать еще не успевших выйти оттуда московитов. Тут заволновались солдаты, которым приказом короля было запрещено входить в крепость; они решили, что могут вообще остаться без трофеев. Венгры, а за ними и поляки поспешили в крепость и, как ни старались остановить их капитаны, ротмистры и сам гетман, произвели страшную резню, убивая всех без разбора — мужчин, женщин, детей. В остервенении были забыты все приказы. Пожар между тем распространялся, его никто не тушил; огонь постепенно охватил всю крепость и достиг погребов, в которых хранился порох. Произошел ужасающий взрыв, который унес жизни двухсот грабителей. На воздух взлетело 36 пушек, несколько сотен гаковниц, нисколько тысяч ручниц.

В пламени погибло все ценное, что было в Великих Луках, — множество золота, серебра, шуб и иных драгоценностей. Добыча досталась победителям незначительная: платье да деньги, которые они не стыдились брать у покойников [80]. Сколько погибло русских при взятии Великих Лук, неизвестно, но надо предполагать, что несколько тысяч человек [81], и между ними воевода Иван Воейков. Когда его привели к Замойскому, канцлер его допросил, а потом приказал отвести в лагерь. Московский воевода подумал, что его будут пытать, а потому, увидев издали немца Фаренсбаха, своего знакомца с того времени, когда последний служил московскому государю, кинулся умолять его о пощаде; венгры же вообразили, что он хочет убежать, и убили его.