Япония. История страны - Ричард Теймс Страница 31

Глубокая трансформация Японии за пятьдесят лет — от политики «отсталой феодальной изоляции» до статуса «великой державы» — обычно описывается как триумф национальной воли и единения. Но была и негативная сторона: сопротивление переменам достаточно жестко подавлялось. Безжалостная эксплуатация рабочих и загрязнение окружающей среды стали печальными побочными последствиями первого японского «экономического чуда». Жители Запада двойственно относились к происходившим переменам. Большинство считало само собой разумеющимися ценности и превосходство собственной культуры и потому полагало принятие их Японией желательным и неизбежным. Некоторые с опаской размышляли о последствиях этого процесса. Другие же сожалели о решении «Страны лотоса». Редьярд Киплинг пробыл в Японии недолго, но успел горячо ее полюбить и впоследствии высказал остроумное предложение поместить всю страну под стеклянный колпак, поскольку она слишком прекрасна, чтобы быть частью реального мира. Бэзил Холл Чемберлен, первый профессор японского языка в Токийском университете, с юмором заметил: «Старая Япония походила на устрицу; открыть — означало убить ее».

В течение столетий изоляции к берегам Японии иногда приходили иностранные корабли, ища убежища, для пополнения запасов или в попытке наладить более тесные взаимоотношения. Но их всегда отправляли обратно — откупались дарами или прогоняли пушечными залпами. Намерение США направить экспедиционный отряд, который японцы не смогли бы прогнать, диктовалось недавним завоеванием Калифорнии. Получив выход к Тихому океану, Штаты начали искать возможности прибыльного развития китобойного промысла и торговли с Китаем. Обе цели предполагали свободный заход американских кораблей в японские территориальные воды, и американцы полагали совершенно логичным, что их суда должны получать в Японии свежую воду и продовольствие и иметь возможность ремонта. Более того, они считали, что, «открыв» Японию, смогут обрести два несомненных преимущества: торговцы проложат путь миссионерам, а распространению христианского вероучения будет сопутствовать расширение зоны свободной торговли. Иными словами, американская агрессия подкреплялась оправданиями одновременно практического и этического характера.

Карикатура на коммодора Перри; с ксилографии 1854 г.

Восьмого июля 1853 года американская эскадра из четырех кораблей под командованием коммодора Мэтью Колбрайта Перри бросила якорь в Токийском заливе. Сегунат, предупрежденный голландцами, заранее знал об их появлении. Но никто не позаботился сказать об этом местным рыбакам, которые бросились к берегу, «точно дикие птахи, спасаясь от внезапного нападения». Той ночью пылающая комета озарила небо, и Перри справедливо воспринял это как предзнаменование того, «что наша попытка привести необычный и изолированный народ в семью цивилизованных наций может оказаться успешной и без кровопролития». В его заявлении неявным образом выражалась готовность в случае необходимости пролить кровь; хотя начал коммодор с хвастовства западными достижениями. Когда он наконец соизволил сойти на берег для встречи с представителями сегуна, его сопровождали два огромных чернокожих матроса («самые привлекательные парни своего цвета из всех, каких только смогли сыскать в эскадре»), эскорт из моряков и чрезвычайно шумный оркестр. Как свидетельствует официальная хроника, «...весь этот парад был только для того, чтобы произвести впечатление». Заявив о своих требованиях, американцы отплыли, пообещав вернуться за ответом на следующий год.

Через год они приплыли снова и привезли подарки, причем кораблей было уже в два раза больше. Дары для сегуна явно преследовали цель произвести впечатление и включали в себя миниатюрную железную дорогу (350 футов 18-дюймовых путей), телеграф (с тремя милями проводов), две лодки, железную печь, телескоп, множество увесистых томов исторической литературы, сборники законов и дебатов Конгресса и тому подобное, модель винного погреба и небольшую коллекцию оружия. Каждому официальному должностному японскому лицу подарили вещи, которые представляли собой образцы продукции более развитой цивилизации: часы, меч, винтовку, револьвер и пять галлонов виски. Среди ответных даров были изделия из бронзы, лакированные поделки, керамика и текстиль — по мнению американцев, «бедная выставка, не дороже тысячи долларов». Чтобы подчеркнуть собственное превосходство, американцы провели при скоплении зевак парад и пожарные учения, организовав на борту ложный пожар, а также устроили стрельбу из тяжелых орудий. Все это сопровождалось щедрыми проявлениями морского гостеприимства («...когда свою работу сделали шампанское, мадера, вишневая настойка, пунш и виски, я обратился к... смеси из кетчупа и уксуса, которую они, похоже, тоже встретили с удовольствием») и музыкой оркестра темнокожих «менестрелей».

Неизвестно, что японцы сочли за окончательное доказательство высокого уровня развития американской культуры, но в итоге Перри заключил вожделенное соглашение, а еще через несколько лет аналогичные документы были подписаны и с другими западными державами. Первоначальные соглашения о дружбе, обязывавшие оказывать гостеприимство путешественникам, под давлением Запада были вскоре заменены торговыми договорами, предоставлявшими иностранцам гораздо более широкие права.

В ходе этого дипломатического процесса сегунат выказал фундаментальную слабость, во-первых, беспрецедентным решением проконсультироваться одновременно с дайме и с императором до того, как принять соглашения; во-вторых, допущением того, что Япония не может надеяться на победу в поединке с превосходящими военными технологиями «черных кораблей» Перри. Основу авторитета Токугава — право власти от имени императора как «великого воеводы, покоряющего дикарей» — фактически признали обманом.

Первым постоянным представителем Великобритании в Японии стал сэр Резерфорд Элкок. Его отчет о пребывании в этой стране «Столица сегуна» долгое время пользовался популярностью среди его соотечественников, хотя и спровоцировал коллегу Элкока (намного более талантливого) А. Б. Митфорда нелестно отозваться о нем в том духе, что Элкок «был бы намного более велик, если бы никогда не писал книг о стране, которую не понимал, и грамматик того языка, на котором не умел ни читать, ни писать». Как бы то ни было, характеристика Эл коком Японии как земли, где все перевернуто с ног на голову, долгое время оставалась расхожим представлением западных читателей об этой стране:

В сущности, Япония — страна парадоксов и аномалий, где все — даже самые обычные вещи — приобретает новый ракурс и необычным образом перевернуто. За исключением того, что они не ходят на головах вместо ног, только с немногими они — по какому-то мистическому закону — не обращаются в совершенно противоположном направлении и в обратном порядке. Они пишут сверху вниз, справа налево, перпендикулярными, а не горизонтальными строчками; их книги начинаются там, где наши заканчиваются, тем самым являя примеры любопытного следования правилу противоположного применения. Их замки, хотя и имитируют европейские, сделаны так, что запираются поворотом ключа по часовой стрелке. Все земные явления выглядят перевернутыми... Я оставляю объяснения философам, а сам лишь перечисляю факты. Здесь старики пускают бумажных змеев, а дети смотрят на них; плотник работает, направляя инструмент на себя; а портные шьют иглой от себя; они садятся на лошадей сзади — лошади стоят в стойле головой туда, где у наших хвосты, колокольчики на сбруе тоже всегда вешают не спереди, а позади... и наконец, здесь в общественных банях царит такое смешение полов, которое на Западе посчитали бы безусловно шокирующим и неподобающим; я описываю то, что видел, — и перед нами задача, которую предстоит решить.