Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм Страница 31

Я в изумлении посмотрел на Саида:

— Какое отношение это имеет ко мне?

— Это ты, — сказал Саид. — Это ты во время чемпионата Израиля по парашютному спорту.

Внезапно до меня дошло, что это статья о моем друге Гиоре Эпштейне, экс-чемпионе Израиля по парашютному спорту, ныне — пилоте «Миража» в сто первой эскадрилье и моем соседе по семейному общежитию на авиабазе Хацор.

— Это не я! — пылко повторил я. Какое облегчение! Если они до сих пор не опровергли мою легенду, возможно, свет в конце туннеля еще виден, хотя мне еще предстоит долгий путь, прежде чем я достигну выхода.

— Статья называется «Гиора, король неба», — сказал Саид, — и многие детали соответствуют тому, что ты рассказывал о себе. Почему ты не рассказал нам все. Зачем ты скрываешь от нас факты?

Вопросы и реплики относительно моих талантов парашютиста наконец-то обрели смысл. Но как мне из этого выбраться? Я попросил Саида дать мне прочесть саму статью на иврите.

— Давай я прочту и сразу же покажу, что это не я.

— Это ты! — сказал Саид и вышел из камеры.

Во мне бурлили сразу несколько эмоций. Недовольство, что я остался в одиночке. Злость, что в Израиле могли опубликовать статью с моим именем в заголовке, когда я нахожусь здесь в плену. Страх за свое будущее. Гнев, что никого в мире не волнует, что я не могу встретиться с представителем Красного Креста. Досаду, что все вокруг говорят по-арабски, из всех репродукторов непрерывно льются отрывки из Корана, а мой нос все время чувствует надоедливо-сладкий, характерный для известного мне Египта запах. Гипс душил меня все сильнее, и все, чего мне хотелось, чтобы рядом оказалось несколько ивритоговорящих собеседников, с которыми я бы мог пообщаться.

Я вспомнил, что доктор Абсалем говорил о гипсе на левой руке, что его можно будет снять через пятьдесят пять дней, и начал его соскабливать. Это оказалось нелегким делом, но, по крайней мере, мне было чем заняться. Разумеется, у меня не было ничего острого, что бы я мог использовать, поэтому главная трудность заключалась в том, чтобы сделать исходный надрыв на верхней части. Я царапал гипс ногтями и понял, что гипс состоит из нескольких слоев ячеистой повязки. Через некоторое время мне удалось отковырять значительный кусок пластыря, сковывавшего локоть, — лишь для того, чтобы передо мной явилось пугающее зрелище истощенной конечности с шелушащейся кожей и опавшими мускулами.

Я долго разглядывал свою руку, гордый тем, что сделал, и напуганный тем, как она выглядит. Вошедший Сами был потрясен, увидев, что я наделал. Он был очень недоволен и велел мне немедленно прекратить, иначе он свяжет мне руки. Я попросил его успокоиться, а он сказал, чтобы я ложился спать.

— Я не могу заснуть при свете, — сказал я. — Пожалуйста, выключи свет.

Из-за того, что я пережил в последние несколько дней, Сами проявил сострадание:

— Мне это запрещено, но так и быть, я выключу свет на двадцать минут. За это время ты заснешь, и потом я снова его включу, и ты ничего не заметишь.

Сами вышел и выключил свет. Впервые за эту неделю в моей жизни произошло хоть какое-то изменение к лучшему. Темно, как ночью! У меня есть двадцать минут, чтобы постараться уснуть. Моя чугунная от усталости голова опустилась на твердое ложе. Я закрыл глаза и сказал себе, что сейчас у меня осталось всего девятнадцать минут, а может быть, всего восемнадцать. Я отрегулировал дыхание, слегка подвигал обнажившейся частью левой руки и снова попытался уснуть. Теперь у меня оставалось меньше пятнадцати минут. Время утекало, а я все никак не мог расслабить свое тело, чтобы уснуть. Голова ворочалась из стороны в сторону. Так я промучился, пока не истекли все двадцать минут, и лампочка снова вспыхнула, чтобы причинить мне дополнительные мучения.

На следующий день пришел Саид. Мне было не слишком приятно принимать гостей в своей нынешней резиденции, поскольку я знал, что мое тело страшно воняет. Сочетание черной корки, покрывавшей мою кожу, язв на голове и полуобнаженной левой руки, воняющей поврежденным гипсом, — все это унижало меня еще больше. Осман принес Саиду стул Саид сел и вытащил из конверта страницу ивритоязычной газеты. Он протянул ее мне со словами:

— Вот, почитай про себя.

Это была страница из приложения «Га-Олам га-зе» («Этот мир») с кричащим заголовком: «Гиора, король неба». Его лица, естественно, не было видно, и опознать его было невозможно. Как ни странно, между биографией Гиоры и тем, что я рассказывал египтянам, оказалось много пересечений — например, в ходе Шестидневной войны Гиора, как и герой моей легенды, был подбит и совершил вынужденную посадку на авиабазу Рамат Давид. Вместе с тем Гиора сбил два вражеских самолета и совершил много других вещей, которые я счел неподходящими для своей легенды. Не было смысла отрицать то, что нельзя было отрицать. Однако я заметил незначительную деталь, доказывающую, что я не вру. У Гиоры Эпштейна и его жены Сары была маленькая дочка. У нас с Мирьям детей не было.

Я дочитал, не переставая удивляться, кто этот израильский гений, которому пришла в голову мысль опубликовать эту статью, когда я нахожусь в египетском плену, и сказал:

— Саид, это не я.

— Нет, капитан, это ты.

— А маленькая дочь? Почему я скрывал это все это время?

— Ты умный человек, — ответил Саид. — Но твоя жена в каждом письме пишет о вашей дочери.

— Ловкий ход, Саид. Но моя жена не писала ни о какой дочери. Я не такой умный, как ты думаешь, но и не такой дурак, чтобы кормить тебя сказками. Это не я. Это другой летчик с тем же именем. Когда я вернусь в Израиль, то найду его и обязательно расскажу, насколько им здесь восхищаются.

— Если это не ты, ты должен его знать!

— Я его не знаю, у меня нет дочери, я не парашютист, вы допустили серьезную ошибку.

— Капитан, даже если это не ты, у нас достаточно информации обо всем, что обсуждалось в ходе допросов. Вы все время нас обманывали.

Я сделал снисходительный жест, и Саид перешел к другой теме, моему гипсу. Я сказал ему о докторе Абсалеме и пятидесяти пяти днях. Он хотел знать, зачем я поторопился.

— Ты думаешь, что снова сможешь летать? — спросил он.

— Разумеется! — ответил я. — Я поправлюсь, вновь обрету форму, в которой был до ранения, и вы увидите, как я буду летать!

Дав столь твердый ответ, я надеялся вывести себя из пике, в котором пребывал в последние недели, и сказать им и в каком-то смысле самому себе: вот так должен поступать офицер израильских военно-воздушных сил.

Саид встал, похлопал меня по плечу, и сказал:

— Ты умен, ты лжец, и я надеюсь, что ты поправишься.

На следующий день, в десять вечера, Саид вернулся, на этот раз вместе с Азизом. В камеру принесли два стула, и Азиз сказал: «В Герцлии нет военного аэродрома. Это летное поле для сельскохозяйственных самолетов. Мы начинаем новый допрос, и ты останешься здесь, пока не скажешь нам правду. С какой ты авиабазы?»