Зигмунд Фрейд - Давид Мессер Страница 31

– Превосходно! – сделал пометку на своих листах руководитель и подбадривающим кивком обратился к чертовски привлекательной девушке, ждущей своей очереди.

– Карен Хорни, прошу вас!

Та решительно поправила челку и рьяно кинулась в бой.

– У меня несколько претензий к моему оппоненту! Я конечно же могла бы озвучить их все, но остановлюсь на основной, – набросилась она на «Фрейда». – Меня просто поражает самоуверенность некоторых типов, мнящих себя безжалостными мачо, которые разбивают чужие сердца и делают вид, что ничего не было! – с нескрываемым презрением в голосе выпалила она. – Конечно, когда природа наделила тебя смазливым личиком, и ты весь такой из себя, а кругом только и слышишь вопли глупышек «о, какой красавчик!», то начинаешь верить «Куда она денется? Могу крутить ею как вздумается», но в этом и есть глубокое заблуждение, расплата за которое будет горькой, а утрата безвозвратной! – пригрозила она и перевела дыхание.

– Извини, что перебиваю тебя, Эми, – ненавязчиво прервал ее порыв руководитель. – Но мы бы предпочли вместо твоих личных претензий к Стиву услышать претензии Карен Хорни к Фрейду, – сохраняя деликатность, сыронизировал он. – Карен Хорни, молодой врач из довоенного Берлина, была очарована работами Фрейда и стала одной из первых женщин в психоанализе. Она начала задавать вопросы, на которые никому из аналитиков не хотелось отвечать. В своей статье «Бегство от женственности» она сетовала, что психоанализ меряет женщин по мужской мерке, и была поражена, насколько неточно это выражает истинную природу женщин. Она резко отзывалась о зависти к пенису, воспевала материнство и считала, что это мужчины должны завидовать женщинам за их огромное физиологическое превосходство. На Фрейда ее воззрения не произвели никакого впечатления… Между тем представители феминизма подвергили широкомасштабной критике понимание развития Эдипова комплекса у девочек. Они считали, что концепция зависти к пенису является продуктом патриархального общества, которое долгое время считало женщину неполноценной, бессильной и подчиненной. Как указывала американская феминистка Кейт Миллет, Фрейд с подобными идеями и воплощением их на практике является скорее угнетателем женщины, нежели независимым наблюдателем и психотерапевтом. Известно, что Фрейд настороженно относился к возрастающему феминизму. По поводу феминисток Америки он говорил, что они «водят мужчин за нос, делают из них дураков». По другую сторону Атлантики царил матриархат. «В Европе управляют мужчины. Так и должно быть!» – считал он. На что Джозеф Уортис, молодой американский врач, осторожно осведомился, не стало бы равенство решением проблемы. «Это невозможно на практике!» – отрезал Фрейд.

Провел краткий экскурс руководитель. Последний факт задел Дэвида за живое, от чего он с потрясенным видом развернулся к Зигмунду, но тот ничего пояснять не стал и лишь пожал плечами.

– Я бы оттолкнулся от этих сведений, – посоветовал преподаватель разгоряченной студентке.

– Хорошо… – постаралась она взять себя в руки.

– Подумай еще, – дал он ей время и обратил свой взгляд на «Фрейда».

– А пока ваш ответный ход, Зигмунд Фрейд!

– Спасибо! – поблагодарил тот и пальцами рук величественно сложил пирамиду.

– Ну что ж, я внимательно вас выслушал, господа, и должен сказать, что поражен вашим «мужеством», с каким вы принялись изобличать мои недостатки и ошибки, – с досадой он посмотрел на стоящих напротив него джентльменов. – В своем желании отстраниться от меня вы разве что не обвинили меня во всех смертных грехах. Вам явно доставило удовольствие продемонстрировать мне, как вам казалось, свою независимость, большую, чем у меня, продвинутость и проницательность в вопросах психоанализа и психического устройства человека. Вы поспешили позабыть то время, когда вы, как птенцы, слетелись под мое крыло, ища поощрения и покровительства. Вы позабыли, как, прилетев ко мне, вы неуверенно щебетали о своих «революционных» идеях, боясь показаться смешными и наивными. Вы окрепли под моим крылом и, как только почувствовали, что более не нуждаетесь в родительской опеке, покинули свое гнездо, гордо заявив всему миру о своей самостоятельности. Вы не заметили, как ваша утренняя, самовосхваляющая трель, унижающая меня, была отголоском моей вечерней колыбельной для вас. Круша мое учение, вы возводили свои собственные теории на моем фундаменте. Я никогда не ждал от вас ни поклонения, ни благодарности, но элементарное уважение к своему учителю вас бы только украсило. Вместо этого, – «Фрейд» кинул суровый взгляд на «Юнга», – вы принялись выискивать «бревна» в моем глазу, намекая на мои неврозы, усугубленные самоанализом, и хвалясь своим психологическим здоровьем. Действительно, я был единственным психоаналитиком, кто подверг себя глубокому самоанализу, честно, без прикрас, взглянувший в свое бессознательное и не побоявшийся вынести наружу свои страхи и выводы. И я советовал каждому из вас обращать внимание на собственные неврозы, а не на неврозы соседа, что было бы гораздо достойнее и правдивее… Дорогой мой друг, помните ли вы историю о «кройцлинген-ском жесте»? – спросил он «Юнга».

– История о «кройцлингенском жесте»? – растерянно промямлил явно не готовый к такому вопросу «Юнг», ища ответ в глазах руководителя. Но взгляд последнего ничего не выражал.

– Не утруждайте себя! Я вам напомню! – с издевкой утешил его «Фрейд». – В 1912 году я отправился на Троицу к Бинсвангеру, живущему в Кройцлингене, так как давно уже обещал приехать к нему в ответ на его визиты в Вену. В четверг, 23 мая я написал как Бинсвангеру, так и вам, сообщая, что выезжаю на следующий день. Имея лишь двое суток в своем распоряжении, я не собирался ехать в Цюрих, но предполагал, что вы воспользуетесь этой возможностью и посетите нас в Кройцлингене. Я находился там с середины субботы до середины понедельника. К моему удивлению и разочарованию, от вас не было никаких известий, как и не последовало вашего визита.

Однако в своих письмах ко мне, датированных следующим месяцем и нескольких более поздних, вы высказывали саркастические замечания по поводу моего «кройцлингенского жеста». Эта фраза меня очень озадачила, и прояснить ее удалось лишь спустя шесть месяцев. Во время одной из наших последних прогулок вы объяснили свое негодование тем, что сообщение о моем визите в Кройцлинген получили в понедельник, то есть в день моего возвращения в Вену. Я согласился, что это действительно явилось бы неучтивым предложением с моей стороны, но уверил вас, что послал оба письма, Бинсвангеру и вам, одновременно, в предшествующий поездке четверг. Затем вы внезапно вспомнили, что в конце той недели отсутствовали в течение двух дней. Я, естественно, спросил вас, почему же вы не посмотрели на почтовый штемпель или не спросили у жены, когда прибыло мое письмо, прежде чем высказывать свои упреки. Я предположил, что ваше негодование явно проистекало из другого источника, и вы ухватились за этот шаткий предлог, чтобы оправдать себя. После чего вы стали каяться и согласились, что у вас трудный характер. Признаюсь, у меня также многое накопилось в душе, что требовало выхода, и я прочел вам почти отцовскую лекцию о правильном поведении и восприятии окружающих. Вы согласились с критикой в свой адрес и обещали многое пересмотреть…