Харбин - Евгений Анташкевич Страница 32

– Вы когда последний раз… ели, Кузьма Ильич? – Адельберг спрашивал и не слышал своего голоса…

– Так что же? Александр Петрович, купите?

– Да, да! Конечно! – сказал он и тут же всё понял. – Вы застали меня врасплох. Давайте-ка я заберу вас отсюда.

Тельнов тускло моргнул покрытыми белёсой пленкой глазами.

– Куда же вы со мной? Вам ведь рядом-то и стоять невозможно. Сейчас они на вас бросятся, обчешетесь и проклянёте меня, как нечистого.

– Кузьма Ильич, вы так говорите, – Адельберг сделал над собой усилие и, несмотря на ужасный запах, исходивший от Тельнова, остался на том же месте, – будто я на этой земле первый день живу. Идите сейчас же в баню, вот вам деньги. Там с вами справятся, вы не первый. Обстригайтесь наголо. А я пока схожу домой и принесу вам кое-что из одежды. Сейчас час пополудни, через полтора часа я вас буду ждать у выхода.

Тельнов кисло скосил глаза набок:

– А их куда?

– Так если вы мне их продали… я заберу их с собой, – твёрдо сказал Адельберг.

Через три часа, наголо обритый, только с одними чёрными усами на лице, Тельнов сидел в комнате. Он зябко кутался в белую простыню и наброшенное поверх ватное одеяло и оглядывался по сторонам. Комната была с низким деревянным потолком, маленьким окошком, чистой длинной лавкой и непокрытым дощатым столом. В углу под потолком, на полке с белой кружевной, свисающей углом вниз салфеткой стояли образа.

С парящим чайником в руках вошёл Адельберг:

– Ну как? Сняли с вас мерки?

– Премного вам благодарен, Александр Петрович, – сказал Тельнов, – уж и не знаю как…

– Полно, Кузьма Ильич, полно! Не из царского гардероба, – перебил его Адельберг и стал разливать по стаканам кипяток. – Поведайте-ка лучше, что с вами приключилось.

– Да-а!.. – Тельнов потянул носом, от парящих стаканов пахло смородиной и ещё чем-то лесным. – Пошло, понимаете ли, поехало… Мм… как пахнет хорошо… Сколько же мы с вами не виделись, можно сказать, до сего дня… – Обеими ладонями Тельнов обнял горячий стакан и стал их рассматривать. – Чистые! Уже и запамятовал!..

Он покачал головой и, отвечая на просьбу Александра Петровича, начал с большими паузами вспоминать:

– А я… знаете ли… незадолго до тех, мёртвеньких… был назначен к Александру Васильевичу телеграфистом. С ротмистром Князевым, его адъютантом, в особняке Верховного в Омске мы жили через стенку, такая, знаете ли, дощатая перегородка, разделяющая комнату на две половинки. Его дверь была сразу перед лестницей, точнее, под лестницей, которая вела наверх, в спальню Александра Васильевича, а моя, с дубликатом аппарата, выходила в столовую и кабинет Верховного, чтобы удобней было, если сообщение поступало ночью и надо было, знаете ли, срочно доложить. Верховный тогда часто болел: лёгкие у него были застужены и кости ломило, поэтому иногда он ночевал прямо в кабинете.

Тельнов задумался, глядя на поднимающийся из стакана пар; Александр Петрович его слушал, не перебивал, а сам думал…

– Я, знаете ли, – вывел Тельнов собеседника из задумчивости, – уважаемый Александр Петрович, человек от озверения и садизма далекий. Помните тех казаков? Уральцев! Я потом ещё долго, вспоминая их, сознание почти терял, разум мутился. Я ведь человек сугубо штатский, вырос на Воздвиженке, рядом с университетом, в Москве, сиживал там, на разных чтениях, и в кружки ходил. Не подумайте чего, упаси бог! Не революционные! Знаете ли, вслух Фёдора Михайловича читали и Льва Николаевича. Поэтому всё, что связано со смертью и болью человека, мне самому невыносимо больно. Не могу я на это смотреть. А тут хоронить!.. А ещё один, в угольном сарае, из тех… вы помните… то ли отогрелся, то ли… да, знаете ли… и пальцами стал шевелить… Вы-то отбыли…

Тельнов задумался.

– Мне только потом сказали, что замороженные, когда отходят, у них мышцы то ли сокращаются, то ли растягиваются… Долго они меня не отпускали, эти казаки. Думал, умом тронусь. Но видать, Господь отвёл! – Тельнов перекрестился на образа и как-то вдруг заёрзал на лавке, оглядываясь и как будто что-то ища. – Александр Петрович, а где…

– Что?

– Николай-то наш, святитель?

В это время со скрипом отворилась дверь и в комнату шумно вошла хозяйка дома, нестарая, крепкая, приятной наружности женщина. В руках она несла сорочку и брюки; в её плотно сжатых губах были две иголки с вдетыми в них белой и чёрной грубыми нитками.

– Марьюшка! – окликнул ее Александр Петрович.

Женщина оглянулась:

– Я принес свёрток газетный, где он?

– У печки стоит, где ж дровам-то еще быть…

Она не успела договорить, Кузьма Ильич, как был в исподнем, скинул с себя одеяло и, насколько ему позволяли его слабые силы, выскочил из комнаты.

– Помоги ему, Марьюшка! Он ведь не знает, откуда ты печку топишь, – с улыбкой сказал Александр Петрович.

– Как прикажете! – спокойно ответила она, бросила вещи на лавку и вышла следом за Тельновым.

Через минуту Тельнов сидел на прежнем месте и, склонившись над столом, раскладывал иконки. Рядом, тоже склонившись, их с интересом разглядывали Александр Петрович и хозяйка дома. Дрожащими пальцами Кузьма Ильич перекладывал дощечки, их было шесть, и на всех был изображён один и тот же сюжет – святой в правой руке держит меч, а его левой руки на иконке нет.

Александр Петрович и Марья переглянулись.

Тельнов из всех выбрал одну – она была толще, чем остальные. Он взял со стола нож и подковырнул дощечку сбоку так, что она распалась на две плоские половинки. В тыльной половинке, изнутри, было сделано небольшое квадратное углубление, в котором лежал плотно, в несколько раз сложенный лист бумаги. Тельнов оглянулся на своих собеседников, заглянул им в глаза, вытянул шею и кивком пригласил к этой бумажке:

– Самое ценное, что у меня есть! Слушайте, господа! Это я переписал письмо святейшего Александру Васильевичу!

Марья глянула на Александра Петровича:

– Колчаку!

– Я вам зачитаю! – торжественно сказал Тельнов, выпрямил спину и начал: – «Как хорошо известно всем русским и, конечно, Вашему Высокопревосходительству, перед этим чтимым всей Россией Образом ежегодно 6 декабря в день зимнего Николы возносилось моление, которое оканчивалось общенародным пением «Спаси, Господи, люди Твоя!» всеми молящимися на коленях. И вот 6 декабря 1917 года, после Октябрьской революции, верный вере и традиции народ Москвы по окончании молебна, ставши на колени, запел: «Спаси, Господи…» Прибывшие войска и полиция разогнали молящихся и стреляли по образу из винтовок и орудий. Святитель на этой иконе был изображен с крестом в левой руке и с мечом в правой. Пули изуверов ложились кругом святителя, нигде не коснувшись Угодника Божия. Снарядами же, вернее, осколками от разрывов была отбита штукатурка с левой стороны Чудотворца, что и уничтожило на иконе почти всю левую сторону святителя с рукой, в которой был крест. В тот же день, по распоряжению властей антихриста, эта Святая икона была занавешена большим красным флагом с сатанинской эмблемой, плотно прибитым по верхнему, нижнему и боковым краям. На стене Кремля была сделана надпись: «Смерть Вере – Опиуму Народа». На следующий год, в 1918-м 6 декабря, собралось множество народу на молебен, который, никем не нарушаемый, подходил к концу! Но когда народ, ставши на колени, начал петь «Спаси, Господи!», флаг спал с образа Чудотворца. Аура атмосферы молитвенного экстаза не поддаётся описанию! Это надо было видеть, и кто это видел, он это помнит и чувствует сегодня. Пение, рыдание, вскрики и поднятые вверх руки, стрельба из винтовок, много раненых, были убитые… и… место было очищено. На следующее раннее утро, по Благословению Моему, образ был сфотографирован очень хорошим фотографом. Совершенное Чудо показал Господь через Его Угодника Русскому народу в Москве в 1918 году, 6 декабря. Посылаю фотографическую копию этого Чудотворного образа, как моё Вам, Ваше Высокопревосходительство, Александр Васильевич, благословение на борьбу с атеистической временной властью над страдающим народом Руси. Прошу Вас, усмотрите, досточтимый Александр Васильевич, что большевикам удалось отбить левую руку Угодника с крестом, что и является собой показателем временного попрания веры православной… Но карающий меч в правой руке Чудотворца остался в помощь и Благословение Вашему Высокопревосходительству в Вашей христианской борьбе по спасению Православной церкви в России».