Крест любви. Евангелие от Магдалины - Мариан Фредрикссон Страница 32

– Что думаешь ты сама? – спросила Саломея.

– Я не знаю, я всегда опасалась за его разум. Но теперь я вижу: то, что он делает, хорошо. Я отправлялась в путь сюда с тем, чтобы предостеречь его. Сегодня я поняла, что мне его не убедить, я никогда не могла этого сделать. Вся моя надежда теперь на Магдалину.

Мария Магдалина молча кивнула. Она не стала говорить о том, что нет такого человека, чьи мысли и намерения не были бы известны Иисусу. Он ясно видел свою судьбу. Саломея пришла ей на помощь:

– Никто не может на Него повлиять.

– Я попытаюсь.

Вернулся Иисус, Он гулял в горах с учениками. Женщины ушли готовить ужин, а Магдалина осталась Его встречать. Он заключил женщину в объятия и поцеловал.

– У тебя есть для меня минутка?

Это была необычная просьба со стороны Марии, Он удивленно улыбнулся и ответил, что для нее у него всегда есть время. Они поднялись в свою комнату, и там Мария передала ему рассказ матери. Как она и предполагала, Иисус ничуть не удивился, но, прочтя в ее взгляде ужас, произнес:

– Что, по-твоему, я должен делать? Я повинуюсь воле Господа.

Они долго сидели молча, прежде чем Он сказал:

– Мне тоже страшно, Мария.

Марии сразу же понравился Варнава. Какая-то лукавинка таилась в его взгляде. «У него есть чувство юмора», – решила Мария. Он напоминал ей Леонидаса. Варнава тоже был высок и худощав. У него было красивое лицо, которое сразу выдавало иудея. О себе он сообщил, что был левитом, родился и вырос на Кипре и на самом деле звался Иосиф.

– Ты стал утешителем и принял имя Варнава, – сказала Мария.

Что-то промелькнуло в его взгляде, когда он объяснил: «Варнава» также означает «делающий замечания».

Мария рассмеялась:

– Тогда начинай критиковать. Ты читал записи Маркуса, и я полагаю, у тебя есть возражения.

Он ответил, как Павел:

– Твои рассказы об учении Иисуса интересны, но их сложно понять. Народу нужны простые и понятные правила и обещания.

– Новые законы, ты хочешь сказать?

Мария покраснела, как всегда случалось, если она была взволнована, и ее голос возвысился. Делая ударение на каждом слове, она продолжила:

– «Горе вам, законники. Вы заставляете людей нести тяжкую ношу. Горе вам, законники, забравшие ключи к дверям познания. Сами вы туда не вошли и препятствуете другим это сделать».

Варнава тоже покраснел и вскричал:

– Во имя Господа! Что такое ты говоришь?!

– Я дословно цитирую то, что Иисус сказал однажды книжникам. Симон, ты тоже был там, ты не мог забыть!

– Я помню не так хорошо, как ты. Но в общих чертах это было так. Я запомнил это потому, что испугался.

– Это и понятно, – промолвил Павел.

Варнава глубоко вздохнул. Только равви Амаха выглядел довольным.

– Я бы мог стать христианином только из-за этих слов, – сказал он.

Они долго молчали, потом Мария сказала, уже более спокойным голосом:

– Я тоже понимаю, что у нового учения должна быть прочная структура. Но оно не должно стать одной из тех религий, что призваны хранить порядок среди людей. Вы же записали все Его иносказания так, как помнят их Симон Петр и другие?

Они утвердительно кивнули.

– По-моему, все они об одном и том же: человек самостоятелен и несет ответственность. Не существует никакой гарантии приблизиться к Богу, даже если следуешь всем законам и правилам. Все может пойти вопреки ожиданиям. Вспомните о блудном сыне и о слугах, получающих одинаковую плату, даже если кто-то из них работал всего час, а кто-то целый день.

Варнава наклонился к ней и с издевкой и иронией произнес:

– А ты возьмешься записать все Его метафоры по памяти?

– Я попытаюсь.

Они развели вино водой и сделали по глотку. Вино нагревалось даже в тени беседки.

Павел промолвил:

– Что же, по твоему мнению, самое важное в Его учении?

– Смирение и прощение, то, о чем мы говорили вчера. Нужно начать с себя, признать свой страх и эгоизм и, опечалившись об этом, простить себя самого. Если это получится, то уже не придется возлагать вину на других людей.

– Об этом ты и прежде говорила, и я думаю, ты права, – согласился Павел. – Но это непросто, почти невозможно. Как можно смириться со злом, которое мы причинили кому-то?

– С Божьей помощью, – ответил Варнава.

– Да. И с верой в себя, в Царствие Небесное внутри себя, – добавила Мария.

Симон Петр покачал головой:

– Царствие Небесное внутри вас. Он часто это повторял, но я не понял.

Мария склонилась к Симону:

– Ты помнишь, как один из вас – мне кажется, это был Андрей – спросил Иисуса: где находится новое царство и скоро ли оно настанет? А Он ответил, что оно уже среди нас. Это правда, Симон, я так много думала об этом, о той любви между теми, кто следовал за ним.

Разговор прервался с приходом Леонидаса, закончившего работу в конторе.

– Я не помешал?

– Совсем нет, – ответил Павел. – Наоборот, быть может, ты поможешь нам разобраться.

Леонидас поприветствовал Варнаву, который быстро изложил суть беседы.

– Я полагаю, тебе известно, что думает Мария. Но нельзя создать религию без строгих правил и точных предписаний.

Леонидас покачал головой.

– Сложно, – сказал он. – Я ведь следовал за Иисусом в разное время и всем существом внимал Его речам. Это было поразительно, это переворачивало представления о мире. Возвращаясь домой, в Антиохию, я пытался принизить все это, объясняя помутнение моего ясного греческого рассудка под воздействием Eco авторитета.

Леонидас расхохотался и продолжил:

– Естественно, из этого ничего не вышло. Его слова пустили корни, возросли, словно горчичное дерево, о котором Он рассказывал. Для этого потребовалось время. Я не думаю, что Его учение можно усвоить как урок.

– Что же нам делать? – спросил Варнава, и лукавый взгляд его сменился иронической улыбкой.

– Вы делаете выбор, будто вас кто-то заставляет, – в свою очередь улыбнулся Леонидас. – Перед вами практически невыполнимая задача. Так уж мы, люди, устроены, что не можем думать, если у нас нет модели, нет образца. Мы неотвратимо возвращаемся к старым представлениям и чувствуем облегчение, когда считаем, что все поняли.

– Ты считаешь, можно по-новому смотреть даже на старое? – поинтересовался Варнава.

– Иисус делал так. Он обновил мир и поэтому стал нарушителем спокойствия. Я могу понять священников Иерусалима и их страх. Иисус был опасен для иудейской общины. Равновесие между Синедрионом и Римом хрупко, и они не могли рисковать.