Марина Цветаева - Анри Труайя Страница 32

Итак, Марина зовет сестру в Москву, где – клянется – они выживут, несмотря на отсутствие каких бы то ни было удобств и нехватку продуктов питания. И говорит, что сама не может сдвинуться с места, потому что – совершенно очевидно – Сережа, если только он жив, станет искать ее именно здесь. Отправив это письмо и не зная, найдет ли оно ту, кому адресовано, Марина впала в тоску. Ей казалось, что теперь уже никогда не избавиться от этого жестокого и неумолимого, как движение маятника, раскачивания, от этих бесконечных и никуда, подобно навязчивой мысли, не девающихся, этих отвратительных до тошноты, подступающей к горлу, метаний между страхом и надеждой. Чтобы выразить свою боль, она изображает себя легендарной княгиней Ярославной, оплакивающей смерть мужа – князя Игоря. И посвящает новые стихи высокому самопожертвованию белых добровольцев:

Вопль стародавний,Плач Ярославны —Слышите?С башенной вышечкиНепрерывныйВопль – неизбывный:– Игорь мой! КнязьИгорь мой! КнязьИгорь!Ворон, не сглазьГлаз моих – пустьПлачут!Солнце, мечиСтрелы в них – пустьСлепнут!Кончена Русь!Игорь мой! Русь!Игорь!

* * *

Лжет летописец, что Игорь опять в дом свойСолнцем взошел – обманул нас Боян льстивый.Знаешь конец? Там, где Дон и Донец – плещут,Пал меж знамен Игорь на сон – вечный.Белое тело его – ворон клевал.Белое дело его – ветер сказал.Подымайся, ветер, по оврагам,Подымайся, ветер, по равнинам,Торопись, ветрило-вихрь-бродяга,Над тем Доном, белым Доном лебединым!Долетай до городской до стенки,С коей пo миру несется плач надгробный.Не гляди, что подгибаются коленки,Что тускнеет лик ее солнцеподобный…– Ветер, ветер!– Княгиня, весть!Князь твой мертвый лежит —За честь!

* * *

Вопль стародавний,Плач Ярославны —Слышите?Вопль ее – ярый,Плач ее, плач —Плавный:– Кто мне заздравную чаруИз рук – выбил?Старой не быть мне,Под камешком гнить,Игорь!Дёрном-глиной заткните ротАлый мой – нонче ж.КонченБелый поход. [93]

А закончила «Лебединый стан» Цветаева таким вот новогодним поздравлением – и не случайно сочинено оно 13-го, а не 1 января 1921 года: так же, как не признавала Марина нового написания – без ятей и еров, не придерживалась она и нового календаря. Все для нее оставалось по-старому…

С Новым Годом, Лебединый Стан!Славные обломки!С Новым Годом – по чужим местам —Воины с котомкой!С пеной y рта пляшет, не догнав,Красная погоня!С Новым Годом – битая – в бегахРодина с ладонью!Приклонись к земле – и вся земляПеснею заздравной.Это, Игорь, – Русь через моряПлачет Ярославной.Томным стоном утомляет грусть:– Брат мой! – Князь мой! – Сын мой!– С Новым Годом, молодая РусьЗa морем за синим!

А почти двадцать лет спустя Поэтом была сделана вот такая приписка к циклу: «Здесь кончается мой Лебединый Стан. Конечно – я могла бы включить в него всю Разлуку, всего Георгия и вообще добрую четверть Ремесла – и наверное еще есть – но – я тогда этого не сделала, кончила свой Лебединый Стан – вместе с тем.

М. Ц.

Dives-sur-Mer, 30 августа 1938». [94]

Комментируя поражения героев «Лебединого стана», она все еще хочет верить, что выжившие в этой патриотической эпопее увезут через границы свою веру в истинную Россию, на которую иначе, как карикатурой, сегодняшние Москву и Петроград не назовешь. Но при этом мирилась даже с самыми грубыми чертами этой карикатуры, лишь из-за того, что только и именно здесь испытывала счастье, вдыхая еще воздух родины, только и именно здесь могла купаться в звуках родной речи. Единственное и таящееся в самой глубине души, что позволяло тогда Марине выдержать все, было очищающее пламя ее поэтического творчества. Свою философию бытия она выразила в нескольких строфах последнего своего на тот период сборника, посвященного Анне Ахматовой, – «Версты-II»:

Что другим не нужно – несите мне:Сё должно сгорать на моем огне.Я и жизнь маню, я и смерть манюВ легкий дар моему огню.Пламень любит легкие вещества:Прошлогодний хворост – венки – слова…Пламень пышет с подобной пищи!Вы ж восстаньте – пепла чище!Птица-Феникс я, только в огне пою!Поддержите высокую жизнь мою!Высоко горю и горю дотла,И да будет вам ночь светла.Ледяной костер, огневой фонтан!Высоко несу свой высокий стан,Высоко несу свой высокий сан —Собеседницы и Наследницы!

Но чьей Собеседницей и чьей Наследницей считала себя Марина Цветаева? На самом деле единственной собеседницей своей была она сама, и она же сама была своей единственной наследницей, потому что даже при том, что она, создавая свои творения, черпала из неиссякаемого источника великой русской литературы прошедшего века, начиная с Пушкина, которому посвятила исполненную восхищения и благодарности книгу, названную просто «Мой Пушкин», на самом деле она изобретала совсем новую поэзию, жонглируя словами, всего фонетического богатства которых ее предшественники не умели использовать. Она творила собственную музыку стиха, – тут вам и преломление звуков, и неожиданные переносы, и текучие строки, и рывки, – музыку, которая очаровывала одних и отталкивала других. Вовсе не ставя себе целью добиться оригинальности любой ценой, она невольно утверждалась в ней – формальной дерзостью в литературе и презрением к любым условностям в повседневной жизни. Она жила и писала, словно плывя против течения, и это придавало совсем новый смысл даже старым словам о боли, любви, дружбе, ностальгии, смерти, – она пробуждала своей поэзией и самим своим существованием людей, не давая им погрузиться с головой в грозившее стать привычным оцепенение.

VIII. Советы – везде и повсюду!

В феврале 1921 года Ленин, осознав наконец, что зашел далеко за пределы возможного, подвергнув страну всеобщей коллективизации, решил – чтобы избежать катастрофы – сменить курс и частично смягчить свою доктрину. Решение это было ознаменовано началом НЭПа – новой экономической политики, которая, поддерживая во всем главные принципы большевистского государственного регулирования, все-таки кое-где позволяла робко терпеть проявления частной инициативы. В результате жизнь простых людей ничуть не стала лучше, зато махровым цветом расцвели черный рынок и спекуляция. Как и следовало ожидать, писатели, которые по определению лишены практического смысла, абсолютно ничего не выиграли от того, что их якобы освободили в какой-то степени от тисков государственной власти. Находясь в стороне от коммерческих махинаций, они довольствовались тем, что получили возможность тайком заработать несколько рублей, читая свои произведения на литературных вечерах или в «артистических кафе» – таких, как знаменитое «Домино», лучшим аттракционом в котором они являлись. Публика, чью главную часть составляли спекулянты и шкурники разного сорта или государственные сановники, приходила туда послушать стихи еще выживших по странной случайности, но изголодавшихся до последней степени русских поэтов. Марина нередко участвовала в этих представлениях и радовалась овациям, пусть даже аплодировали ей люди, идеи и образ жизни которых были ей совершенно чужды. На самом деле, приходя в «Домино» или другие заведения того же рода, она рассчитывала на возможность встретить там собратьев по цеху, с которыми ее роднили любовь к искусству, хроническая бедность и страх перед завтрашним днем. Познакомив собравшихся со своими творениями, они обменивались разочарованиями, основанными на сиюминутных трудностях и опасениях за будущее свободной мысли в Советской России.