Возвращение Фабрицио - Марк Фруткин Страница 33

— Отец мой, мой грех велик, но сердце переполняет радость. У меня будет ребенок. Ваш.

— Мой?

— Да.

— Вы уверены?

— Женщины в таких вещах не ошибаются. Можете не верить, но я почувствовала, как ваше семя тут же пустило корни в моем чреве. Вы принесли великую радость и счастье в нашу с мужем жизнь. Вы спасли нас.

— Вы ему расскажете?

Фабрицио отчасти надеялся, что она откроет герцогу правду, хотя очень этого боялся. Он решил, что смиренно примет любое решение герцогини.

— Расскажу ли я ему, что ребенок ваш?

— Да.

— Иногда кажется, что я не смогу жить с этой тайной, но потом вижу радость на его лице и думаю: к чему неприятности? Дон Фабрицио, я живу во лжи?

— Нет, моя дорогая. Ваше счастье естественно и оправдано. Если вам кажется, что от правды добра не будет, то пускай все так и останется. Вы уверены, что ребенок мой?

— Да. Падре, я не грешница?

— Давайте разберемся. Конечно, ваш поступок считается грехом, и мой тоже. Но я думаю, мы оба поступили так ради благой цели. Вы в последнее время делали добрые дела, чтобы восстановить равновесие?

— Да, отец. На этой неделе я две ночи не спала, присматривая за больным ребенком нашей служанки, которая слишком устала после тяжелой работы. У малыша был жар, и я всю ночь остужала его лоб влажной тканью. Я измучилась, с учетом своего положения, но заставляла себя.

— Вы образец сострадания.

— Этому я научилась у вас, Дон Фабрицио. Рядом с вами или даже при мысли о вас чувствуешь умиротворение и счастье.

— Не уверен, что мой слуга Омеро с вами согласится. Как бы то ни было, дитя мое, мы те, кто мы есть. Вы сами видели, я не святой. Но теперь вы должны уйти. Господь Иисус Христос в бесконечной милости своей простит вас.

После ухода герцогини Фабрицио долго сидел с закрытыми глазами, наслаждаясь ее запахом.

Теперь люди приходят ко мне, объявляя самые обычные события знаками святости Камбъяти. «Моя корова дала две бадьи молока вместо одной», «Я за неделю излечился от чирьев, а мой дурак шурин за три. Добрый Фабрицио внял моим молитвам», «У меня много лет болела спина, а потом прошла как по волшебству. Думаю, после того, как я прошел через площадь точно по его следам», «Ночью я видел, как из тумана у дороги вышла лошадь. Казалось, это волшебство. Я думал тогда о добром Фабрицио». Как мне это понимать. Как я должен судить?

Эти люди вызывают у меня головную боль.

Вернемся теперь к той ночи, когда Дон Фабрицио и Омеро взобрались мимо больших часов на вершину башни в сердце Кремоны. С той ночи они оставались на башне, так и не сошли вниз, они навсегда останутся на башне. Время спускалось с безвременья подобно комете, падающей из космоса.

Фабрицио и его слуга ждали высоко над площадью. Просто ждали и смотрели, как возвращается комета, летящая по спирали времени за пределами познаний обычных людей. Время от времени Фабрицио озирал в телескоп небо, горизонт и, наконец, опускал телескоп и снова смотрел вниз, на город.

Разглядывая площадь, он бормотал:

— А знаешь, друг мой, мы здесь на башне в центре города, в центре наших жизней, в центре времени. Мы всегда посередине, на вершине между прошлым и будущим, между последним мигом, что уже прошел, и следующим, что еще не настал. Куда бы мы ни шли, любой путь приводит нас к этой середине, и любой уводит от нее. Правда, в этом есть что-то волшебное? Какое-то чудо?

Омеро подлил себе вина.

— Ну, раз вы так говорите.

— Мы всегда внутри чуда, сидим на башне чудес минувших мгновений под открытым небом мгновений грядущих. — Он помолчал. — Омеро, смотри, на площади снова начинается представление.

— А нам можно спуститься и посмотреть?

— Не сейчас. Мы должны ждать.

— Чего мы ждем?

— Комету, конечно. Ты забыл?

— А что мы сделаем, когда появится комета?

— Будем смотреть, как она пролетает.

— И все?

— Да. Тебе недостаточно?

Омеро пожал плечами:

— Пока появится комета, представление закончится, и мы все пропустим.

— Я бы насчет этого не беспокоился. Представление продолжается бесконечно. Мне кажется, комета — часть представления. По-твоему, они не увидят ее с площади под открытым небом? Мы тоже — часть представления.

— Если так, почему я не знаю своих реплик?

— Все, что ты говоришь, и есть твои реплики. В этом представлении не нужно разучивать слова, произнести которые тебе предназначено судьбой. Знай, Омеро, что актеры комедии масок говорят, что придет на ум, без подготовки.

— Как в жизни?

— Да, как в жизни. Ты видишь?

— Ничего не вижу или мало что. Темно. Кажется, я вижу свечу в окне на той стороне площади. И звезды, не меньше тысячи.

— Все предаются любви, или умирают, или мечутся во сне, или видят сны о представлении на площади, или беспокоятся за дитя. Один пытается решить математическую задачу — чему равно тринадцать, поделенное на восемь? Другой сочиняет стихотворение в уме. Третий ненавидит соседа или задумывает месть. Каждый — в сердцевине, внутри своей жизни.

— Где же эта проклятая комета?

— Показалась и улетела и прилетит снова. Она вернется, потому что движется по неизменной спирали времени. Она прилетает, когда прилетает. Как женщина, что стряхивает с длинных волос звездную росу.

— Почему?

— Почему? Этот вопрос нечасто услышишь. Почему? Представления не имею. Почему? Я не знаю ответа на этот вопрос, я вечно ищу ответ на него.

Омеро уставился на хозяина. Он шептал, на этот раз без издевки:

— Святой покровитель чудес.

Еще одно чудо. Говорят, оно произошло в 1749 году, 13 августа, в день Камбъяти, тогда же празднуется день святого Ипполита, первого антипапы, и святого Кассиана из Имолы, чей культ ограничен местными календарями. Говорят, река По наполнилась вином — чистым белым вином, поразительно свежим и прозрачным. А вечером наполнилась вином красным, густым и темным. Люди говорят, что могли пить и пить, не пьянея. К утру река снова стала обычной. Как мне понимать эти бесконечные излияния?

Падре Аттилио Бодини стоял у двери в белых одеждах и черном плаще, какие были приняты в его ордене. Адвокат дьявола тут же узнал смутьяна, устроившего шум во время представления на площади. Как все художники, что много-много лет пишут фрески, он страдал от профессиональной болезни: голова была запрокинута и не опускалась. Лишь с большим трудом, превозмогая боль, он мог посмотреть прямо, о том, чтобы наклонить голову, и речи не шло.