Льюис Кэрролл - Нина Демурова Страница 33

Сразу же после разъезда гостей, собравшихся на диспут, Доджсон установил свою камеру в ректорской резиденции и сделал серию снимков детей Лидделлов и их друзей. Среди них — несколько фотографий трех сестер: Лорина, Алиса и Эдит едят вишни (Чарлз назвал это фото «Открой рот, закрой глаза!»); лежащая на диване Эдит; сидящая Алиса с папоротником, стоящим рядом на скамье (фрагмент этой фотографии будет использован Кэрроллом на последней странице рукописи «Приключений Алисы под землей»).

К этому времени Чарлз был уже членом Клуба преподавателей Крайст Чёрч (Common Room). В наши дни так обозначают комнаты отдыха для студентов или преподавателей, однако в Оксфорде тех лет, о которых идет речь, они предназначались только для преподавателей и членов колледжа и означала нечто большее. Эдвард Уэйклинг называет Common Room помещением не только для отдыха, но и для развлечения и интеллектуального общения: «Это было удобное место, где члены колледжа, у которых не было семьи, могли встретиться и побеседовать друг с другом». В этих просторных комнатах можно было повидаться с друзьями, пообедать, выпить кофе или вина (у клуба был весьма обширный винный погреб), услышать последние новости, обсудить различные события и проблемы и пр. Такие клубы были и в других оксфордских колледжах. Чтобы иметь туда доступ, необходимо было стать членом клуба. Преподобный Уильям Таквелл в своих «Воспоминаниях об Оксфорде» (1900), на которые ссылается Уэйклинг, рассказывает о случившемся в клубе в 1860 году «инциденте со скелетом тунца», в котором непосредственное участие принимал и Чарлз Доджсон. Рыбий скелет принадлежал доктору Генри Эклингу, университетскому профессору медицины, который передал его факультету анатомии (School of Anatomy), открытому при новом университетском музее, снабдив свой подарок латинским описанием. Собравшиеся в преподавательской гостиной члены Крайст Чёрч сочинили — также на латыни — пародию на это описание. Зачинщиком, как свидетельствует Таквелл, был Доджсон, который «набросал черновик и пустил его по рукам», а остальные члены «прибавили кое-что от себя». Затем текст был отпечатан и распространен в оксфордских колледжах. Отметим, что Чарлз был хорошо знаком с этим скелетом — еще в первые годы своих занятий фотографией сделал его снимок по просьбе владельца, а также сфотографировал самого Эклинга рядом с его раритетом. Снимки получились весьма впечатляющими. Теперь их можно найти в альбомах фотографий Льюиса Кэрролла.

1860-е годы были временем важных открытий, кардинально изменивших жизнь. В 1863 году в Лондоне начала действовать наземная «Столичная железная дорога» (Metropolitan Railway) — частная железная дорога, обслуживавшая южные и восточные районы города и его предместья. (В настоящее время она входит в сеть лондонского метро, которое англичане фамильярно называют «подземкой» (Underground), в основном образуя его наземную линию.) Она произвела огромное впечатление на жителей столицы. Вот как описывает езду по столичной железной дороге один из мемуаристов того времени: «В мгновение ока мчит она нас от одной станции к другой. Единственная трудность заключается в том, что следует быть начеку, чтобы не проскочить свою станцию, ибо они похожи друг на друга, как две капли воды». Доджсон познакомился с этим чудом в том же году, отправившись вместе с родственниками в Кенсингтон.

В 1865 году, когда была издана «Алиса в Стране чудес», была послана первая телеграмма из Лондона в Нью-Йорк, появились первый «пылесос для ковров» и первая посудомоечная машина. Затем последовали электрический свет, канализация, пишущая машинка, велосипед, цветная фотография и пр. Все эти изобретения уложились в годы между выходом в свет «Алисы в Стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье» (1871). Впрочем, поначалу эти технические новинки не сильно изменили жизнь англичан. В шестидесятые годы XIX столетия лондонские камины и плиты всё еще топили углем и Лондон по-прежнему регулярно погружался в описанный классиками черный туман, так что невозможно было отличить день от ночи. От Темзы, в которую сливались отходы, шло такое зловоние, что парламенту приходилось отменять заседания, если ветер дул с реки.

Англия становилась мощной технической и индустриальной державой. Об этом писал Ф. М. Достоевский, посетивший Лондон летом 1862 года. Лондонским впечатлениям посвящена пятая глава его «фельетона» (так в то время принято было называть подобные публикации) «Зимние заметки о летних впечатлениях», опубликованного в феврале — марте 1863 года в двух номерах журнала «Время», которой он дал выразительное название — «Ваал»:

«Я был в Лондоне всего восемь дней, и, по крайней мере наружно, — какими широкими картинами, какими яркими планами, своеобразными, нерегулированными под одну мерку планами оттушевался он в моих воспоминаниях. Всё так громадно и резко в своей своеобразности. […]

Этот день и ночь суетящийся и необъятный, как море, город, визг и вой машин, эти чугунки, проложенные поверх домов (а вскоре и под домами), эта смелость предприимчивости, этот кажущийся беспорядок, который в сущности есть буржуазный порядок в высочайшей степени, эта отравленная Темза, этот воздух, пропитанный каменным углем, эти великолепные скверы и парки, эти страшные углы города, как Вайтчапель (квартал в Ист-Энде, восточной части Лондона, населенный промышленной и портовой беднотой. — Я. Д), с его полуголым, диким и голодным населением. Сити с своими миллионами и всемирной торговлей, кристальный дворец, всемирная выставка… Да, выставка поразительна. Вы чувствуете страшную силу, которая соединила тут всех этих бесчисленных людей, пришедших со всего мира, в едино стадо; вы сознаете исполинскую мысль; вы чувствуете, что тут что-то уже достигнуто, что тут победа, торжество».

Писатель ясно различал и ужасы урбанизации:

«В Лондоне можно увидеть массу в таком размере и при такой обстановке, в какой вы нигде в свете ее наяву не увидите. Говорили мне, например, что ночью по субботам полмиллиона работников и работниц, с их детьми, разливаются, как море, по всему городу, наиболее группируясь в иных кварталах, и всю ночь до пяти часов празднуют шабаш, то есть наедаются и напиваются, как скоты, за всю неделю. Всё это несет свои еженедельные экономии, всё заработанное тяжким трудом и проклятием. В мясных и съестных лавках толстейшими пучками горит газ, ярко освещая улицы. Точно бал устраивается для этих белых негров. Народ толпится в отворенных тавернах и в улицах. Тут же едят и пьют. Пивные лавки разубраны, как дворцы. Всё пьяно, но без веселья, а мрачно, тяжело, и всё как-то странно молчаливо. Только иногда ругательства и кровавые потасовки нарушают эту подозрительную и грустно действующую на вас молчаливость. Всё это поскорей торопится напиться до потери сознания… Жены не отстают от мужей и напиваются вместе с мужьями; дети бегают и ползают между ними. В такую ночь, во втором часу, я заблудился однажды и долго таскался по улицам среди неисчислимой толпы этого мрачного народа, расспрашивая почти знаками дорогу, потому что по-английски я не знаю ни слова. Я добился дороги, но впечатление того, что я видел, мучило меня дня три после этого. Народ везде народ, но тут всё было так колоссально, так ярко, что вы как бы ощупали то, что до сих пор только воображали. […] В Гаймаркете я заметил матерей, которые приводят на промысел своих малолетних дочерей».