Записки офицера "Смерша". В походах и рейдах гвардейского кавалерийского полка. 1941-1945 - Олег Ивановский Страница 33

Полк пополнился людьми, материальной частью, лошадьми. В эскадроны, батареи из запасных полков прибыли солдаты, сержанты, офицеры — пополнение! Самыми ценными были те, кто приходил из госпиталей, особенно те, кому удалось вернуться в свой родной полк. Но с людьми-то уж туда-сюда. Их к предстоящим боям можно было подучить, занятия-то велись ежедневно, а вот с конским составом дело обстояло сложнее. Это не материальная часть, не оружие, не машины.

Производство лошади на конвейер не поставишь. Лошадку растить надобно, не год, не два, пока можно будет под седло или в повозку. А потери лошадей в боях в четыре раза больше людских. Человек под бомбежкой, под обстрелом ляжет, ямку себе, если успеет, выкопает или воронку от бомбы или снаряда найдет. А лошадка? Стоит, бедная, дрожит всей своей лошадиной мишенью. А пополнение-то ни к хомуту, ни к седлу не приученное. Тех лошадок еще приручать и учить, учить. И уж совсем плохо, если в пополнение молодых жеребчиков пригонят. Это такой шумливый народ — не эскадрон, не батарея, а вокальный ансамбль, да и только.

В штабе дивизии я узнал, что корпус перебрасывается на другой фронт. Но куда и каким маршрутом, узнать не удалось. Через день назначили погрузку на станции Дрязги.

Погрузка — дело суматошное. Особенно доставалось казакам, получившим новых лошадей из монгольских степей, необъезженных, диковатых. Эти лошадки, небольшие, лохматые, злые, с раннего детства, так сказать, не приученные ни к стойлу, ни к хомуту, ни к седлу. Что такое овес, сено, солома, понятия не имели. Готовы круглый год только пастись. Что говорить — доставляли они своим хозяевам превеликое множество хлопот. А уж о том, чтобы «уговорить» по дощатому настилу в вагон подняться, — и речи нет. Упираются, брыкаются, так и норовят куснуть или лягнуть. Хоть ноги им вяжи и втаскивай в вагон волоком. Горе. Повозки, не говоря уже о пушках-«сорокапятках» и даже более солидных полковушках — «семидесятипятимиллиметровках», куда послушнее друж-ненько занимали свои места на платформах.

Рядом грузился эшелон тылов корпуса. В одном дверном проеме теплушки показалось на миг знакомое лицо.

В груди сжалосы… Так и хотелось крикнуть: «Людочка-а!» Но удержался. Не знаю, заметила ли она меня или нет, но почти тут же она скрылась в темном нутре теплушки…

— По вагонам! — разнеслось по путям. Перезвякнув буферами, наш состав медленно тронулся. Соседний продолжал грузиться.

Люду я больше не видел. Я не встретил ее ни в боях, ни на отдыхе, ни в военном лихолетье, ни потом. Я ничего не знаю о ее судьбе.

— Ну так что, товарищи офицеры, — улыбнувшись, пробасил начальник штаба майор Денисов. — Кончился наш отдых? За работу, да? Маршрут нам определен — Москва!

— Москва? Мы едем к Москве?

— Да, К Москве. Но, как вы понимаете, не в Москву. Дальше, западнее.

Москва..: Хотя бы на часок, ну, может, на два… Москва… Господи, да разве могло быть что-то желаннее и дороже, чем увидеть свой родной город. Неужели увижу? А может быть, удастся… Мечты, мечты…

Наш эшелон не очень задерживали, и через двое суток по мелькавшим пригородным платформам и без дополнительной информации сердчишко стало частить.

Какая она, Москва? Куда притащит нас пыхтящий паровозик? Конечно, не к большому вокзалу. Нам с лошадьми на вокзалах делать нечего. Есть в Москве окружная железная дорога, по ней с одной магистрали к другой самый короткий путь. Хорошо бы, по этой окружной в сторону Комсомольской площади. Там три вокзала. И хотя Ярославский от окружной дороги самый дальний, но ведь он мне самый близкий, родной, можно сказать. Там и электрички… А ходят ли они теперь? И всего-то от этого вокзала семнадцать километров — и моя родная Тайнинка…

Ни о чем другом не думалось. Даже война отодвинулась куда-то. Наверное, прошедшие месяцы отдыха в немалой степени этому способствовали.

Москву проехали рано утром, не останавливаясь; по той самой окружной дороге. Комсомольская площадь и серые в предрассветной дымке силуэты домов, каких-то строений, вокзалов медленно проплыли за окном вагона. Никто, конечно, не спал. Я выскочил на площадку, открыл дверь. Тишина. Ни звонков трамваев, ни гудков автомашин. Город спал.

Эшелон, не останавливаясь, прополз краем Комсомольскую площадь и, перестукивая колесами вагонов по стрелкам, выбрался к путям Белорусского вокзала. Там, на запасных, непродолжительная остановка — и дальше, на запад.

Заметка в записной книжечке:

«…1.6.43. — 3.6.43. Дрязги — Грязи — Мичуринск — Москва — Бородино — Можайский район — Алексеевка…»

До начала августа полк стоял в Алексеевке. Командование фронта готовило наступление на Смоленском направлении. Теперь, после формирования, наш корпус имел в своем составе три кавалерийские дивизии, три танковых полка, артиллерийские и другие части и подразделения. В нашей 8-й гвардейской дивизии и соседней 13-й гвардейской большая часть личного состава имела боевой опыт, а вот пришедшая в корпус новая, 8-я дальневосточная дивизия, в боях еще не участвовала.

Знали, что готовится прорыв обороны противника. Мы по плану должны были войти в него в полосе действовавшей здесь 10-й гвардейской армии. Но по ходу дел командование фронта решило изменить задачу и вводить нас в полосе другой армии, для чего дивизии нужно было своим ходом за одну ночь переместиться «всего» на 70 километров!

Переместились… И новая задача — перегруппироваться. И не на этом участке, а на 60 километров в сторону. Опять изнурительный ночной марш, и почти без подготовки и отдыха выдвижение на исходные позиции.

Ни о какой разведке противника и речи не шло. 13-я и 8-я дальневосточная пошли вперед. Мы, по приказу командира корпуса, во втором эшелоне вслед за ними. Когда войска прорвали фронт, мы находились километрах в сорока от места боев. Противник воспользовался этим и закрепился на промежуточных рубежах. Какой уж в такой обстановке рейд в тыл? Пришлось спешиваться и завязывать бой в явно невыгодных для нас условиях.

Мы прекрасно понимали, что вводить кавалерию для прорыва укрепленных позиций противника дело бессмысленное. Но приказ есть приказ. Его на войне не обсуждают.

Немецкая авиация свирепствовала. Ранним утром в районе населенного пункта Речице нёс бомбили более сотни самолетов; Потери были очень большими. 14 августа при этом налете погиб командир нашей дивизии генерал-майор Михаил Иосифович Суржиков, кавалерийский командир еще со времен Гражданской войны.

И в сентябре в Смоленской области продолжались тяжелые бой. Нам противостояли отборные немецкие части и власовцы. Осень, непрерывные дожди, грязь по колено, техника вязла и по дорогам и по целине. А приказ есть приказ: «Наступать!» Атаки, контратаки, потери и потери…

Пожилому и не очень решительному командиру полка подполковнику Калашникову тяжеловато было справляться в такой обстановке. Это понимали, наверное, и в дивизии. Прошел слух, что в полк должен прибыть новый командир. А это событие первостепенной важности. Совсем не безразлично и солдатам и офицерам — кто поведет их в бой, в чьи руки во многом будет отдана их судьба, кто этот человек, имеет ли он боевой опыт, умен ли, храбр и справедлив ли?