Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен Страница 33

Гамсун довольно много встречал в своей жизни разного рода богемных личностей, которые предавались иллюзиям, обманывая и себя, и других. Вот какие слова вложил он в уста персонажа — рупора своих идей, домашнего учителя Колдевина: «Наши молодые писатели не способны поднять уровень нашей литературы, в моем понимании этого не происходит. Они не обладают для этого возможностями, они на это не способны».

Гамсун опять нападает на редактора Томессена и «Верденс Ганг», и в связи с этим Колдевин говорит: «Нет, прощать этого нельзя. Если простить, то это ведет к разложению. На доброту следует отвечать еще большей добротой, но за зло следует мстить, зло должно быть отмщено».

Вот Гамсун и мстил.

Во всех ситуациях в романе чистыми и незапятнанными остаются лишь два торговца. За последние пятнадцать лет ему доводилось встречать таких. В своей новой книге Гамсун рассказал, как художники, пользуясь благотворительностью богатых коммерсантов, платят им за их доброту тем, что заводят романы с их женщинами. Он, который всегда писал неторопливо, теперь строчил страницу за страницей.

Когда он наконец отослал заключительную часть романа в Копенгаген в октябре 1893 года, на него вновь обрушилась с нападками «Моргенбладет». Норвежская консервативная газета назвала его апостолом обмана в норвежской литературе, ярким воплощением пустоты, прорехи в норвежской цивилизации [111].

Когда Гамсун был чем-то взволнован, у него начинала трястись правая рука. Прочитав тогда написанное в «Моргенбладет», он лег на диван и в течение нескольких часов приходил в себя, пока не успокоился настолько, чтобы быть в состоянии написать письмо своему верному другу Болетте Павелс Ларсен из Бергена.

Доводилось ли ей когда-либо слышать, чтобы кто-то подвергался подобной обструкции в своей собственной стране?

Он никак не мог примириться с этим: «Каждая глава написана кровью моего сердца, сколькими летними ночами сидел я, страдал и плакал вместе с моими героями. Точно так же, когда я писал „Мистерии“ и „Редактора Люнге“» [112]. Было ли все это следствием того, что он не втирался в доверие к разного рода критикам и рецензентам, как это делали разного рода паразитирующие личности из его романа «Новь»? У него была масса примеров, подтверждавших, что его намеренно преследуют. Он отчетливо видел, как это делалось, как по единому шаблону о нем запускалась очередная невероятная ложь. Он заклинал Болетте Павелс Ларсен оказать влияние на редакторов в Норвегии и Дании, чтобы эту ложь опровергнуть.

Многие пытались успокоить его, доказывая, что вряд ли подобная ложь вообще имеет место. Это было нелегко. Впрочем, самому ему удалось убедить Болетте Павелс Ларсен, что он является жертвой высокомерия интеллектуальных буржуазных кругов с их снобизмом по отношению к человеку, который не имеет аттестата зрелости.

«Ведь я самоучка. И с этим ничего нельзя поделать, но когда я состарюсь, писать, сочинять что-либо уже буду не в состоянии и у меня будет невероятно много денег, то тогда я и сдам этот экзамен.

Но ведь никто не верит, что я смогу сдать подобный экзамен, но все это такой вздор» [113].

То обстоятельство, что «Верденс Ганг» и «Дагбладет» поместили положительные отклики, не смогло сгладить впечатление, что его третируют.

Воспрянуть духом ему позволило другое. Он познакомился с Альбертом Лангеном, сыном владельца сахарной фабрики в Кёльне. В декабре 1893 года двадцатичетырехлетний Альберт Ланген основал в Мюнхене издательство с отделениями в Париже и Кёльне. Он давно вынашивал эту идею, и толчком к ее реализации послужило яркое впечатление от прочитанного им романа «Голод» в переводе на немецкий язык. Он слышал также об обвинениях Гамсуна в плагиате, выдвинутых Самуэлем Фишером и другими немецкими издателями, а также и о бойкоте, объявленном роману «Мистерии». Так что Ланген увидел перед собой поле для деятельности. Была достигнута договоренность, что Ланген получит исключительное право на переводы произведений Гамсуна на немецкий и французский языки. Взамен новоиспеченный издатель давал обязательство открыть на имя Гамсуна банковский счет со значительной первоначальной суммой, на который в дальнейшем будут перечисляться авансы всех будущих гонораров.

В то же самое время объявилась свободно изъясняющаяся по-норвежски польская дама, которая предложила перевести романы «Редактор Люнге» и «Новь» на польский язык. Роман «Голод» был переведен на польский еще в 1892 году.

При этом все попытки добиться перевода своих произведений на английский язык оказывались для Гамсуна безуспешными.

Тоска по Эдварде

В это тяжелое время, поздней осенью 1893 года, Гамсун начал писать роман «Пан», который он охарактеризовал как пламенную любовную историю. По дороге на юг он вынашивал идею создания романа о Нурланне. Именно жизнь северян была ему особенно близка, он знал ее совсем по-иному и гораздо более глубоко, нежели Юнас Ли, признание к которому пришло именно в связи с описанием природы Нурланна и его жителей. Юнас Ли жил тогда в Париже и царил в скандинавской колонии писателей и художников, когда там не было Бьёрнсона.

Когда в Париже Гамсун заметил на авеню де ла Гранд-Арме Юнаса Ли и его жену Томазину, то постарался избежать встречи с ними. Ведь еще в Копенгагене ему намекнули, что после его той характеристики, которую он дал Юнасу Ли как писателю, супруга писателя занесла его в черный список.

В ноябре 1893 года скандинавская колония устроила большой праздник в честь шестидесятилетия Юнаса Ли. Гамсун там не присутствовал, у него, знаете ли, были более важные дела: «Всевышнему ведомо, какую чудесную и глубокую книгу я намереваюсь создать, я прямо-таки заворожен ею есть, есть нечто такое у меня в голове! Да, дорогая моя Болетте Ларсен, Господь меня разрази, скоро я удивлю Вас свой книжкой о Нурланне. Это будет очень красивая любовная история» [114].

Гамсун написал кое-что об Августе Стриндберге в сборнике статей о нем, который готовился к изданию в связи с его сорокапятилетним юбилеем, где сравнивал Стриндберга с прирученным зверем, существом из мира природы, которое хочет уйти от цивилизации.

Гамсун все больше и больше сам ощущал нечто подобное, находясь в свой комнате в Париже, напротив ухоженного парка с подстриженным кустарником. В «Мистериях» он уже пытался показать свое стремление к единению с природой. И вот теперь он намерен выразить эту тягу к природе в полной мере.

Заметок и набросков было много, но у него не получалось привести их в порядок в соответствии со своим замыслом. Прошло восемь недель, а были готовы лишь полторы страницы. Две предыдущие книги были написаны со сжатыми кулаками, а теперь он только слегка постукивал по столу пальцами. Этот новый роман должен быть написан без всякой жесткости. Ему необходимо было погрузиться в пейзажи своего детства, для того чтобы вновь ощутить тот же самый настрой, то давнее ощущение неразрывной связи с природой.