Элоиза и Абеляр - Режин Перну Страница 33

«Какая боль, какое горе, какой стыд и какое отчаяние терзали меня тогда, все, что я тогда чувствовал, я не могу сейчас высказать. Я сравнивал муки, которые испытывала моя душа, с муками, которые прежде испытало мое тело, и считал себя несчастнейшим из всех людей. При сравнении с нанесенными ныне тяжкими оскорблениями прежнее предательство казалось мне ничтожным, и я менее сожалел о том, что мое тело было изувечено, чем о том, что было обесчещено мое имя».

Было бы ошибкой услышать в этих словах лишь жалобы уязвленной гордыни. Абеляр был поражен в самое болезненное место: стараясь как можно доходчивее изложить свои взгляды, он так и не смог добиться того, чтобы его поняли, не сумел рассеять подозрения, явно рожденные в результате происков недругов, и его несправедливо наказали за то, что было всего дороже его сердцу. «Гонения, коим я подвергался, не имели иной причины, кроме моих честных намерений и моей приверженности вере, каковые и подтолкнули меня к написанию книги». Абеляр смиренно принял жестокий удар, обрушившийся на него ранее, потому что это было возмездие, это была кара за совершенную ошибку, за грех. Здесь же кара оказалась незаслуженной, ибо он не совершил ни ошибки, ни преступления, на нем не было вины, к тому же его «наказали в той области», которой он посвятил всю свою жизнь. Абеляр, вполне способный при случае выказать определенный цинизм, тем не менее был человеком чувствительным, и у него вырвался вопль уязвленного сердца: «Боже! Праведный судия! С какой желчью в душе, с какой горечью я осмеливался восстать и обвинять Тебя в моем безумии, часто повторяя ту жалобу блаженного Антония, что звучит как вопрос: „Благой Иисус! Где же Ты был?“».

Только с течением времени становится понятна вся глубина страдания, заключенная в этих жалобных сетованиях: увы, в тот момент Абеляр еще не знал, что эти страдания всего лишь прелюдия к трагедии, которая произойдет в его жизни.

Однако был человек, который, похоже, то ли предчувствовал, то ли действительно предвидел такой печальный конец. Далеко в Бургундии, за крепкими монастырскими стенами, в тени высоких башен монастырской церкви Клюни о чем-то размышлял человек… Всего лишь несколько недель назад он, Пьер (Петр) де Монбуазье был простым приором небольшого монастыря Домен в Дофинэ. Узнав о смерти аббата Клюнийского монастыря tyro, он, как и все остальные приоры ордена, отправился в главное аббатство. Если верить хроникам того времени, едва он вошел в зал, где собрались все члены капитула, так «тотчас же все монахи встали, устремились к нему, подняли его с места, и, как того требует устав, препроводили его к месту настоятеля и объявили о своем ему повиновении». Петр, которого вскоре нарекли Достопочтенным, стал с того дня аббатом монастыря Клюни; ему еще не исполнилось тридцати лет, а он уже полновластно управлял орденом, в составе которого было более 1500 монастырей, церквей и небольших обителей, ибо, как он сам написал, «великое множество монахов образовало толпу… покрывавшую всю сельскую местность во Франции». И произошло это в основном под влиянием монастыря Клюни — своеобразной «отправной точки» религиозного пробуждения, начавшегося в XI и достигшего расцвета в XII веке. Тот, кому на протяжении тридцати лет предстояло управлять насельниками монастырей, был человеком скромным, слабого здоровья, как будто совершенно неприметным, кроме одной выдающейся черты — поразительной способности проникаться ко всем симпатией и порождать в других ответные чувства. «Он, казалось, был любезен со всеми и потому был всем приятен, — пишет тот, кто провел рядом с ним многие десятилетия, монах Клюнийского монастыря Рауль, — из-за своей доброты он стал благом для всех». Петр Достопочтенный прослышал о том, что произошло на Суассонском соборе, он узнал об осуждении Абеляра. И вот этот человек, которому его важный пост и многочисленные связанные с ним обязанности, казалось бы, не должны оставлять ни сил, ни времени ни на что другое, пишет известному философу письмо. Настоятелю была известна история Абеляра, впрочем, она была известна всем, однако она привлекла его особое внимание, потому что еще в ранней юности он слышал об Элоизе, интересовался ее судьбой и, несомненно, был потрясен произошедшей драмой. Он догадался, какая тоска снедала Абеляра, в каком отчаянии тот пребывал, натолкнувшись на стену непонимания, и тревожился, опасаясь, что постепенно Абеляр может замкнуться в своем одиночестве.

«Почему, дорогой друг, надобно вам вот так скитаться из школы в школу? Зачем попеременно становиться то учеником, то учителем? Зачем искать среди такого количества речей и ценой таких тяжких трудов то, что вы можете найти, если пожелаете, произнеся лишь одно слово и без всякого труда?» И так как Петр Достопочтенный, зная, что обращается к философу, желающему найти опору в мудрости древних, быстро набрасывает картину завоеваний этих мудрецов, сумевших выйти за пределы доступного пониманию знания, за пределы своих возможностей благодаря тому, что на каждого из них снизошла Высшая Мудрость: «Мудрецы Античности изнуряли себя в поисках счастья; они пытались, прилагая огромные усилия, извлечь из недр земли тайну, ускользавшую от них, несмотря на все их потуги. Вот таким образом были изобретены искусства, вот откуда берут начало двусмысленные доводы и аргументы, а также из-за этого появились и расплодились бессчетные секты, постоянно враждовавшие друг с другом: приверженцы одних усматривали счастье в чувственных удовольствиях, другие — в духовных добродетелях, третьи искали его вне человека, выше его, четвертые отвергали все эти теории и выдумывали новые. В то время как они вот так заблуждались и бродили во тьме, прося у человеческого разума того света, который им мог дать один только Бог, Истина взирала на них с небес, наконец, она сжалилась над их убожеством и явилась на землю. Чтобы сделаться видимой для всех, она облеклась в телесную оболочку, сделавшись похожей на грешных людей, разделила с ними их страдания и сказала им: „Придите ко мне все страждущие, и я утешу вас…“ Вот так, без помощи размышлений платоников, диспутов в академии, хитросплетения тонких словесных уловок Аристотеля, высказываний философов нам одновременно были явлены местонахождение блаженства и путь к его достижению…» Увещевания Петра Достопочтенного становятся все более настойчивыми: «Зачем терять время, зачем выходить на сцену подобно комедианту, зачем говорить напыщенно, высокопарно подобно трагику, зачем что-то изображать подобно куртизанке?.. Бегите, сын мой, туда, куда призывает вас Владыка мира… Ступайте на путь духовной бедности… Вот тогда вы станете истинным философом Христа… Я приму вас как сына… У нас не будет недостатка в помощи Небес, мы одолеем врага, а одолев его, мы будем увенчаны как победители, и тогда мы, истинные философы, достигнем цели философии, то есть вечного блаженства».

Петр Достопочтенный открывал для Абеляра ворота Клюни. Но его приглашение осталось без ответа. Он написал второе письмо, более короткое и более настойчивое. Тщетно. Рана, нанесенная Абеляру, оказалась слишком болезненной. И философ, несомненно, тогда еще не был готов произнести «да», что для него означало бы акт отречения от самого себя, от права на собственный выбор, отказ от личных чаяний и стремлений. Ему требовалась и была необходима победа — победа любой ценой. Да, он хотел стать философом Христа, но следуя своим собственным путем, и это не был путь самоотречения и отречения от мира. По крайней мере пока он был не таков.