Бабье царство. Дворянки и владение имуществом в России (1700-1861) - Мишель Ламарш Маррезе Страница 33

У княгини Наталии Голыитейн-Бек дела сложились лучше, чем у Трусовой или Мусиной-Пушкиной. Хотя с этих дворянок сняли обвинения, их ограничили в правах пользования своим имуществом; княгиня же Голыитейн-Бек получила поместье назад без всяких условий. В ответ на жалобы князя Голыитейн-Бека на то, что его жена пренебрегает воспитанием дочери, Петр III в 1762 г. приказал передать имение княгини на попечение ее мужа до тех пор, пока их дочь не достигнет совершеннолетия. Но позднее в том же году Сенат отменил указ императора и постановил вернуть имение княгине Гольштейн-Бек, потому что ни в Соборном уложении 1649 г., ни в каком-либо другом правовом своде не существовало прецедента, позволявшего отдать имение женщины ее мужу. По закону же ему не полагалось ничего, кроме седьмой части имущества жены после ее смерти. Вероятно, на решение сенаторов повлияло свержение Петра III, но они обосновали свой вердикт законом и прецедентом, а значит, его нельзя сбросить со счетов как пустую формальность.

Судебные власти высшей инстанции, далекие от того, чтобы разрешать супружеские споры по собственному произволу, остро осознавали несоответствие между статусом дворянок в семейном и имущественном праве. Одно дело, слушавшееся в Сенате в 1779 г., особенно ясно показывает, что законодатели никогда не забывали, что они обязаны подходить к женским правам собственности с большой осторожностью, даже если женщина, потеряв доброе имя, не заслуживала более прав на свое имущество. Ожесточенный спор между Никитой и Софьей Демидовыми высвечивает тот конфликт, с которым сталкивались суды, когда на одной чаше весов находилось положение женщины с точки зрения имущественного права, т.е. чисто гражданское дело, а на другой — ее долг уважать святость брака.

Представ перед Сенатом в 1779 г., Никита Демидов заявил, что вложил весь свой капитал в покупку для жены имения в пять с лишним тысяч душ, а она отплатила ему за щедрость тем, что дважды нарушила супружескую верность. После того как он долгие годы терпел беспутное поведение жены, Демидов решил с нею развестись и теперь требовал вернуть ему это имение. Мать и братья Демидовой в один голос свидетельствовали в пользу ее мужа, подтвердив его слова о том, что она сбежала с другим мужчиной. И хотя Софья Демидова заявила, что муж своей жестокостью едва не довел ее до самоубийства, Сенат поверил показаниям ее мужа и родных: в кратком резюме дела сенаторы отметили, что их решению способствовали показания матери Демидовой, а материнское свидетельство священно. После долгих размышлений Сенат постановил, что отныне Демидова должна жить под опекой своей матери и братьев, а права собственности на имение вернул Демидову.

Впрочем, в своем комментарии к делу Демидовых сенаторы признали, что имущественное право фактически — на стороне Софьи. «Настоящее дело есть сущий пример той истины, что есть такия дела, кои выходят иногда из законов, и кои зависят более от нравственного о них понятия, — писали они. — Кого здесь подобает более щадить и защищать от угнетения: мужа ли, который… любовью, и благодеяниями старался поправлять испорченный и распутный нрав жены, покупая к тому и великия на имя ея деревни… Жену ли удовлетворять отданием ей купленнаго на ея имя имения?» Сенаторы согласились в том, что по праву Демидова является законной владелицей имения («…закон, велящий крепостному быть по крепостям»), но если они отдадут ей это имение, то преступят закон Божеский и снабдят ее средствами на продолжение распутной жизни. Они также рассудили, что несправедливо будет лишить Демидова его богатства, ведь он подарил жене имение, веря в то, что они будут пользоваться им вместе до конца дней своих.

Но самая удивительная черта дела Демидовых состоит в том, что, хотя не было недостатка в свидетелях против Софьи Демидовой, включая ее собственных родных, члены Сената ни минуты не считали постановление о лишении ее собственности предрешенным. Напротив, они считали, что должны подробно обсудить правовой статус имущества, купленного Демидовым на имя жены, и внимательно взвешивали статьи закона, говорившие в пользу того, чтобы имение осталось за ней. Сенаторы были уверены, что моральная вина Демидовой установлена неоспоримо, однако в докладе императрице они признали, что если бы строго придерживались положений законов о собственности, то имение осталось бы в руках у Демидовой.

Тяжба между супругами Демидовыми едва ли была уникальна в смысле противопоставления имущественных прав и предосудительного поведения женщины. Но замысловатый комментарий к делу ясно говорит о том, как трудно было судьям найти решение, когда на одной чаше весов перед ними лежало право замужней женщины на собственность, а на другой — ее преступления против нравственности. Дворянина тоже можно было лишить права распоряжаться имуществом за безнравственные поступки. Например, когда в 1769 г. Сенат осудил Андрея Нелединского за то, что он высек свою мать и сестру, виновника сослали в монастырь на год, а мать получила права на его имение. И все же принятые тогда правила поведения предоставляли мужчинам больше свободы, чем женщинам, по части супружеских грехов. Такая асимметрия приводила к тому, что суды гораздо охотнее налагали ограничения на законные прерогативы дворянок, подозреваемых в безнравственности, чем на права дворян.

Но с другой стороны, несмотря на суровый подход к женщинам, обманывавшим или бросавшим своих мужей, судебные власти отказывались предоставлять мужьям полновластное распоряжение состоянием жен. В некоторых случаях, как было в истории Елены Трусовой, в дело вмешивалась императрица и заступалась за женщин, чтобы не позволить суду отдать собственность жены ее мужу. Чаще же, даже если суд объявлял женщин не способными управлять имениями, он передавал их земли в руки опекунов и налагал строгие ограничения на право мужчин пользоваться состоянием своих жен.

Если на протяжении XVIII в. сведения о конфликтах между супругами по поводу собственности находили отражение в основном в прошениях о разводе, то в XIX в. женщины все чаще обращались в гражданские суды за защитой своих имущественных прав. Растущее число женщин, начинавших тяжбы против мужей в гражданских судах (не говоря уже о решениях судов в поддержку их прав), служит ярким доказательством трансформации статуса женщин в имущественном праве. В России начала Нового времени обращения женщин в суд от своего имени с исками против жестоких мужей были редкостью [100]. Но к концу XVIII в. женщины постепенно привыкали защищать свои интересы и все меньше полагались на родственников-мужчин, которые бы сделали это за них.

Неудивительно, что готовность поставить мужа перед судом выработалась у женщин не сразу и стала сравнительно обычным делом лишь в два последних десятилетия XVIII в. Один из ранних примеров того, как дворянка отстаивала свои права от посягательств супруга, относится к 1738 г., когда Анна Бартенева обвинила мужа в том, что он без спроса заложил ее имение за 35 рублей. Несмотря на многочисленные указы Сената в адрес Вотчинной коллегии с приказом аннулировать заклад, сделка не была отменена. Наконец, ссылаясь на статью Соборного уложения, запрещавшую продавать или закладывать землю, принадлежащую другому роду, Сенат в недвусмысленных выражениях приказал Вотчинной коллегии вернуть деревню Бартеневой и возместить ей доход, упущенный за те годы, что оно находилось в закладе. [101]