Из варяг в Индию - Валерий Ярхо Страница 33

Потрясенный этими словами, Сеид никуда не пошел, а, наоборот, сел и так некоторое время просидел молча. Потом он попросил прощения у Муравьева и поклялся, что не бросит его. Предмет конфликта, многострадальную Фатиму, он продал на следующий день.

* * *

Муравьев жил в полной неизвестности. Меж тем дело шло к зиме, и нужно было либо возвращаться, чтобы успеть на корабль, либо оставаться в Хиве зимовать, и тогда на корвет надо было дать знать, чтобы капитан уводил судно, которое могли прихватить льды. В начале ноября вроде бы блеснул лучик надежды — в Иль-Гельди приехал знаменитый туркменский батыр Ниас, родом из прибрежных кочевий, находившийся на службе у хана. По этому поводу был устроен пир. Во дворе крепости приготовили огромный казан плова, на который ушли целиком два барана, так что до отвала наелись все, даже рабы. Ниас сказал, что хана ввели в заблуждение, наговорив ему о русском флоте и крепости, которую почти уже построили, но он сам разуверил его в этом, и теперь не сегодня-завтра посла позовут ко двору. Дело казалось верным, но минула неделя, а потом уж и середина ноября подошла, а никаких посланцев от хана не было.

Наоборот, сведения из Хивы шли неутешительные — хан собирался на охоту, уже готов был его караван. Тешиться в поле он рассчитывал месяца три. Получалось, что Муравьев оставался в полной неопределенности положения на всю зиму. Это ни в коем случае не входило в его планы, и постепенно пришла мысль о побеге. Он стал уговаривать Сеида примкнуть к разбойничьему каравану, бросив верблюдов и все имущество в Иль-Гильди, и сулил возместить все потери, когда они выберутся к русским. Кроме того, он обещал отдать ему все подарки, привезенные для хана: перстни, часы и другие ювелирные украшения, на которых так падки восточные люди.

Муравьев разработал план, в котором предусмотрел и отравление злой собаки, караулившей ворота, и место каждого беглеца, когда ночью они должен были скрытно выдвинуться к стенам замка; с той стороны ворот их должен был поджидать Сеид, вышедший с вечера из замка под предлогом ночевки у родни. Бежать решили, когда надзиравший за послом юзбаши Ешнезер уедет в Хиву. Но в назначенный день Сеид куда-то исчез. Он появился, когда все сроки прошли, снова плакал, как дитя, просил прощения, вернул данные ему для подготовки побега деньги и ушел, оставив капитана в глубокой задумчивости. Таким его и застал вернувшийся юзбаши.

Ешнезер сразу же прошел к капитану и сообщил, что хан требует посла к себе. Так закончились двадцать восемь дней напряженного ожидания.

* * *

Выехав из Иль-Гельди, капитан откровенно наслаждался дорогой. За пять верст до города начались фруктовые сады, высаженные очень аккуратно, ухоженные, с правильными аллеями. Среди этих садов виднелись небольшие замки богатых хивинских узбеков, похожие на Иль-Гельди. В одно из таких поместий они заехали, чтобы передохнуть, и там Муравьев переоделся, скинув персидское одеяние, в котором был до сих пор, и облачившись в русский мундир.

Последний отрезок пути до города они проделали без всяких приключений, и вскоре взору капитана открылась величественная картина города, окруженного высокими стенами, над которыми виднелся огромный, бирюзового цвета, купол мечети, увенчанный золотым шаром, сиявшим на солнце. У стен города находилось древнее кладбище со множеством могил, небольшой канал пересекал дорогу, и через него был перекинут каменный мост, миновав который отряд вступил в узкие улицы города; они были заполнены народом, сбежавшимся поглазеть на русского посла. Люди лезли друг на друга, давились, то и дело перегораживали проход. Капитан приметил несколько человек, которые, сняв шапки, кланялись ему и кричали по-русски. Юзбаши, чтобы расчистить дорогу послу, немилосердно лупил стоявших на дороге плетью по головам, и так, продираясь по улочкам сквозь толпу, кавалькада дошла до дома в глухом переулке. Ешнезер сказал, что этот дом принадлежит Аги-Юсуфу, мехтеру — первому визирю хана, которому выпала честь оказывать гостеприимство русскому послу.

Муравьева ввели в чистый, выложенный камнем двор, миновав который он попал в отведенные ему покои. Комнаты были хороши, отделаны с тонким вкусом и восточной роскошью, устланы прекрасными коврами, но в них было довольно холодно. Для оказания услуг послу были предоставлены два «фераш-баши», которых звали совершенно одинаково, поэтому в своих записках Муравьев писал так: «Магомет-Ниас и с ним Магомет-Ниас другой».

Вместе с послом в доме мехтера остались юзбаши Ешнезер и Атчанар. Муравьева принимали роскошно и, что пришлось очень кстати после вынужденной голодной диеты в Иль-Гельди, обильно и изысканно кормили. К послу был приставлен специальный повар, который без устали стряпал, и в покои Муравьева то и дело вносились огромные блюда с различными кушаньями, названия которых были ему совершенно не известны. Их сменяли подносы с фруктами, а после того приносили чай и восточные сладости. В сытом безделье промелькнули пять дней — с послом обращались очень учтиво, но никуда не выпускали, даже в баню, говоря, что подобные отлучки разрешены должны быть лично ханом. Еще в день приезда посла навестил ходжаш-мегрем, главный мытарь Хивы. Он показался капитану на редкость хитрым человеком, очень ловким в обращении. Целый час они обменивались учтивостями, целью которых было прощупать позицию другой стороны. Ходжаш-мегрем просил посла выбрать его в качестве переговорщика от лица хана. На это Муравьев ответил, что он не волен назначать ханских чиновников, но в принципе он не против. В тот же вечер ходжаш-мегрем испросил у хана дозволения вести переговоры и все дела с послом и явился к ему уже как полномочный представитель. Уже несколько раз ожегшийся на специфических «восточных штучках», Муравьев через юзбаши узнал, правду ли говорит ему ходжаш-мегрем, и, лишь получив подтверждение, приступил к делу.

Ходжаш-мегрем потребовал, чтобы подарки и письма, адресованные хану, были переданы ему, а уж он вручит их правителю. С письмами проблем не было, но вот подарки… Хорошо зная папашу хивинского мытаря и познакомившись довольно близко со всем семейством, посол не исключал, что они могут «соблазниться» что-нибудь присвоить себе. В ответ на высказанное им опасение Ешнезер, недолюбливавший Атчанара, посоветовал опечатать дары. Так и сделали: на большие подносы выложили отрезы сукон, парчу и другие подарки, эти подносы завернули в холстину и свертки опечатали. Ночью в дом мехтера прибыл ходжаш-мегрем со своими людьми, и они унесли подарки в ханский дворец. Надо заметить, что хан имел странный обычай — днем спать, а ночью бодрствовать. За исключением пятницы, когда вечером шел в мечеть, он днем никогда не покидал дворца; зато все ночи напролет со своей свитой гулял по садам или ездил по спящему городу. Возможно, это была просто полезная привычка осторожного человека, правившего в стране, где не один властитель был зарезан ночью, во время сна.

На всякий случай с людьми, унесшими подарки, пошел и Петрович, который вернулся поздно ночью, иззябший и очень расстроенный: его продержали в холодном коридоре и подарили только шапку и халат с плеча ходжаш-мегрема. Главный мытарь Хивы, как и его папаша Атчанар, щедрость почитал родом расточительности. Но отец все-таки был в этих вопросах более строгим — через несколько дней он стал требовать даренный сыном кафтан у Петровича обратно.