Фараон - Карин Эссекс Страница 34

Но какое же это волнующее ощущение — смотреть на лицо, столь похожее на его собственное, узнавать собственный характер и собственные черты в новой, едва начинающейся жизни! Когда Цезарь впервые взял мальчика на руки, вечно недовольная Хармиона уставилась на него так, словно у него недостаточно было ума и силы, чтобы удержать мальчишку, весящего двадцать фунтов. Ощущение тщетности, с которым Цезарь сражался так недавно, растаяло под проницательным взглядом его ребенка.

Цезарион был замечательным мальчиком, не похожим на прочих детей, таким красивым и серьезным, будто он уже осознавал высоту своего положения.

Клеопатра отобрала себе в спутники самых умных и самых верных. Все слуги находились под присмотром безжалостной Хармионы, устраивавшей им головомойку за малейший намек на скуку, или недостаток терпения, или даже за неграмотную речь — чтобы они не засоряли слух восприимчивого к языкам ребенка. Клеопатра была уверена, что мальчик унаследует ее способность к языкам, хотя Цезарь полагал, что подобный необычайный талант — это дар богов и по наследству не передается, в отличие от цвета глаз или волос.

Цезарь надеялся, что Клеопатра не слишком разочаруется, если мальчик, подрастая, не во всем будет отвечать ее ожиданиям. Ему приходилось видеть, как честолюбивые матери причиняли вред сыновьям. Впрочем, иногда, как случилось с Сервилией и ее сыном Брутом, а также с его собственной матерью, большие ожидания приводили к прекрасным результатам. Ну да неважно. Теперь Цезарь сам будет влиять на это крохотное существо. Он научит его воевать так, как умеет один лишь Цезарь, и научит думать — хотя для этого Клеопатра привлечет еще ученых из Мусейона.

Как и просил Цезарь, Клеопатра привезла с собой в Рим по крайней мере одного из своих ученых — Сосигена; его длинная борода коснулась земли, когда он приветствовал Цезаря.

Свита царицы была такой же необычайной, как и все, что ее окружало. Всем заправляла Хармиона, опекавшая царицу и юного царевича, как дикая кошка своих котят. Она даже на Цезаря посматривала угрожающе, словно давая ему понять, что, если он расстроит ее госпожу, она может и кастрировать его среди ночи. В доме поговаривали — с ее попустительства, — что жизнь Хармионе не дорога и что она живет только ради службы царице, для которой готова на все.

Цезарь даже задумался, встречался ли ему второй такой же властный человек, как старшая придворная дама Клеопатры, и решил, что, пожалуй, нет.

Кроме Хармионы и нескольких женщин Клеопатра захватила из Александрии своего любимого астролога, какого-то неистового философа, в задачу которого входило развлекать гостей царицы умными беседами, и жутко накрашенного евнуха, личного парикмахера царицы, — Клеопатра заявила, что без его таланта она никогда больше не появится на публике. Цезаря бросало в дрожь при одной мысли о том, что римляне могли бы сделать с подобным существом. Лучше уж никому его не показывать.

Клеопатра с гордостью представила Цезарю двух морщинистых греческих инженеров: она была уверена, что их идеи приведут Цезаря в восторг. Кроме слуг, в свиту входили писцы царицы, ее личные гонцы, ее парфюмеры, с которыми она сотрудничала, создавая благовония и косметику, личные служанки, прошедшие специальную церемонию посвящения и получившие право прикасаться к царственной особе, портнихи и толстый старик, занимавшийся лишь одним: он подыскивал для царицы заслуживающие ее внимания иноземные драгоценные камни.

Клеопатра привезла с собой собственную прачку, потому что не желала, чтобы к ее одежде прикасались римляне, использующие для выведения пятен разлагающуюся мочу. Также в свиту входили два греческих врача, поскольку, как сказала Хармиона, римская медицина греческому телу на пользу не пойдет. Ах да, еще был необычайно высокомерный грек-повар, уже успевший оскорбить всех, кто работал на кухне, своими «предложениями касательно питания царицы».

Цезарю казалось, что на вилле на Яникульском холме собралась неофициальная делегация, радостно демонстрирующая превосходство греков над неотесанными вояками-римлянами.

Помимо людей, с Клеопатрой прибыло великое множество сундуков с одеждой и личными вещами, ее и ребенка, и еще огромное количество ящиков с подарками, которые царица намеревалась преподнести «своим новым друзьям в Риме». Зная, что ей предстоит принимать у себя Цицерона, Клеопатра доставила некоторые редкие и прекрасные рукописи из Великой библиотеки, а также полный ящик книг в дар библиотеке, которую Цезарь строил в Риме.

Все, и даже жена Цезаря — в особенности жена Цезаря, — умирали от желания встретиться с Клеопатрой. Цезарь знал, что молодость и царственные манеры Клеопатры заставят Кальпурнию страдать. Но наибольшую боль ей причинит вид мальчика, во внешности которого столь недвусмысленно запечатлелись характерные черты рода Юлиев. И все же любопытство Кальпурнии одолело гордость. Несомненно, ее подзуживала Сервилия, с хитроумием стенобитного тарана добивавшаяся устройства празднества на вилле на Яникульском холме. Словом, всем не терпелось увидеть царицу Египта и составить о ней собственное мнение.

Цезарь подозревал, что некоторые мужчины желали также посмотреть, нельзя ли незаметно увести у него Клеопатру — так широко разошлись слухи о ее красоте и очаровании. К счастью, Цезарь еще не вернул обратно Антония, который, несомненно, принялся бы выказывать чрезмерный интерес к столь страстной женщине, как египетская царица. Это было бы неприлично и создавало бы проблемы.

Но лишить своих друзей и союзников возможности познакомиться с Клеопатрой означало бы впустую расходовать ее красоту, ее необычайный, живой ум и экзотические таланты. Кроме того, Цезарь хотел, чтобы Клеопатра и мальчик стали неотъемлемой частью его жизни — если не жизни всего Рима. Римляне вполне могут привыкнуть к ней. Они — всего лишь люди, а значит, они тоже влюбятся в Клеопатру и поймут мудрость Цезаря, который ввел это великолепное, изысканное существо в свой мир. Клеопатра была, грубо выражаясь, ценным приобретением — для Цезаря, для народа, которым он правил, и для государства в целом. Придется ему рискнуть и надеяться, что здравый смысл и проницательность римлян — а если не это, то хотя бы их жадность — возьмут верх над страхами.

Клеопатре уже месяц не доводилось погреться на солнышке. Солнце сияло вдали, и Клеопатра видела его, но над Яникульским холмом висели тяжелые тучи, дожидаясь момента, чтобы полить царицу дождем, в то время как весь Рим наслаждался безоблачным голубым небом. Клеопатра стояла на террасе, откуда открывался вид на Тибр и на суматошный городской муравейник, расположенный на противоположном берегу, на город, такой близкий — и такой далекий.

По сравнению с привольно раскинувшейся Александрией это было тесное, шумное и ужасное место, и Клеопатра была только рада тому, что Цезарь поселил ее здесь, где она не страдала днем и ночью от непрекращающегося шума. Вода в реке была цвета гороха, цвета мха: бледный, грязный поток, в котором что только не плавало. Настоящее малярийное болото, куда бросали римских мальчишек, чтобы научить их плавать и приучить с детства терпеливо переносить страх и грязь.

Красные шатры, в которых прошлым вечером разместились участники празднества, лежали на земле, словно умирающие птицы-кардиналы. Рабы быстро скатывали их в длинные рулоны, торопясь управиться со сборкой, пока ткань не пострадала от неизбежного послеобеденного дождя. Римляне так жестоки с теми, кто им прислуживает! Сколько плетей будет роздано из-за нескольких капель воды, попавших на дешевую шерсть? Высокие, светлокожие рабы — Клеопатра предположила, что это пленники, захваченные Цезарем в Галлии, — не пели за работой.